Кустодиев

Газета «Речь» 25 июля сообщила: «Наши войска оставили Варшаву в целях недопущения ее бомбардировки немецкими войсками».

— Что же ждет нас завтра? — делится Борис Михайлович своими тревогами с женой. — И нужны ли еще кому-то картины, театральные декорации?

В конце июля Кустодиев вновь взялся писать Лужскому в Крым: «Радуюсь за Вас, что хорошо устроились и пользуетесь близостью моря, купаетесь; здесь же не до купанья — два дня шел дождь, мелкий осенний, и такой холод, что печи топим! А Вы там изнемогаете от жары. Чувствую себя неважно, то есть верх — хорошо, а низ — плохо, ноги не ходят совсем, и я уж теперь двумя палками подпираюсь. А здесь эти ужасные вести с войны еще больше делают угнетенное состояние духа — стараюсь хоть в работе найти забвение, а потому весь день сижу в мастерской и пишу. Пишу картину, обдумываю эскизы декораций и начал костюмы…» [320]

Иногда хочется и размяться. Не держат его ноги — выдержит лошадь. И почему бы не прокатиться вместе с Кириллом? Правда, лошадь у них только одна — иноходец Серка. Но вторую в подобных случаях одалживают Поленовы, с которыми после временной размолвки давно восстановлены добрососедские отношения. На предложение прокатиться верхом вместе Кирилл отвечает восторженным «Ура!».

Из воспоминаний К. Б. Кустодиева: «Отец уже одет для верховой езды — русская рубаха ниже талии подпоясана кушаком, кисточки кушака почти у колена, на рубашку надет серый или чесучовый пиджак, серые брюки заправлены в русские сапоги, на голове кепи с пуговкой, в руке витой хлыст серебряного цвета» [321].

Оседланную Серку подводят к крыльцу, и Кустодиев садится. Кирилл — на рыжей лошади, которую привели от Поленовых. Легко понукают лошадей и — вперед, мимо деревни Маурино в полкилометре от «Терема», к Клеванцову, минуя видную на взгорье церковь Богородицы в Зверево.

За Клеванцовом — спуск к речке Медоза. Перейдя ее вброд, лошади долго пьют воду. Чуть поодаль, на холме, — дым костра, возле него расположились деревенские пастухи. Лошади бродят рядом, некоторые спустились к реке. Как здесь славно, тихо…

В лесу, за деревней Зверево, уже темно, кое-где мелькают меж деревьев светляки, тропу освещает лунный свет. Кирилл немного напуган, едет след в след за отцом. И с явным облегчением вздыхает, когда они выезжают из леса к деревне Бородино. Оттуда доносятся звуки гармоники, песни. Отец с сыном подъезжают ближе полюбоваться на деревенский хоровод.

Вскоре всадники поворачивают к дому, там их ждут на столе пыхтящий самовар, только что приготовленная яичница, аппетитные булочки…

Случалось, супруги выезжали вдвоем, и Борис Михайлович запечатлел такую прогулку на полотне: сжатые поля, перелески, за лесом вдали виднеется синий купол церкви, и два всадника в центре картины. Борис Михайлович одет так же, как описал его Кирилл, — в пиджаке поверх рубахи, в сапогах и кепи. Он — на рыжей лошади и, полуобернувшись к жене, на что-то указывает ей рукой. Юлия Евстафьевна, в светлой блузе и красной косынке на голове, сидит на Серке по-женски, боком, и внимательно слушает мужа. Тогда оба они не могли и думать, что проводят в «Тереме» последнее лето.

Раскрывать в такие дни газеты даже не хочется — непременно наткнешься на какую-нибудь плохую новость. В первой декаде августа в «Речи» публикуют обсуждение в Думе Депутатского запроса по поводу расстрела рабочих в Костроме. Для проверки этого факта в Кострому выезжал депутат И. Хаустов от социал-демократической фракции, и газета публикует текст его выступления в Думе. Он говорил о том, что с началом войны положение рабочих лишь ухудшилось, это породило волну забастовок, затронувших почти всю страну — Донбасс, Урал, центр России и даже Петроград — завод Эриксона.

В мае стачки с требованием повышения зарплаты провели рабочие льняной мануфактуры в Костроме. За поддержкой и с просьбой присоединиться к ним рабочие группой 700–800 человек отправились на соседнюю мануфактуру, но путь им преградила конная полиция, и несколько рабочих было арестовано. Требование их товарищей освободить арестованных разъярило полицию, и по рабочим без предупреждения был открыт огонь. Двенадцать человек убито, почти полсотни раненых, в том числе десятилетний мальчик.

Депутат от Костромы П. В. Герасимов, выступая в Думе заявил, что случившееся наглядно показывает политику правительства по рабочему вопросу: «С точки зрения нашего правительства, рабочие всегда виноваты» [322]

Этот инцидент привлек внимание Керенского: «Выстрелы на Волге громким эхом разразились по всей стране… Вот эти именно выстрелы, раздающиеся не на фронте, понижают настроение масс. Они создают ужасные мысли…» [323]

То, что все это произошло в горячо любимой и «богоспасаемой» Костроме, как называл город Кустодиев в письмах Рязановскому, особенно глубоко задело художника. Совсем, значит, плохи дела, если и тихая прежде Кострома бунтует.