Кусатель ворон

Три минуты, и картина была готова. Перед нами была точная, во всяком случае, издали — копия «Березовой рощи», освещенная лучами полуденного солнышка.

В зале зааплодировали. Но Дитер не собирался останавливаться, неожиданно резко он взмахнул руками, и на картине появился краб. Черный, хищный и ужасный, он медленно выползал из ручья, распространяя вокруг длинные черные клешни. Эти клешни обняли березы, погасили солнце и всосали небо, и только дом оставался невредимым, оставаясь единственным цветным пятном мира, погружающегося во мрак. Это пятно держалось дольше всех, но спрут оказался сильнее, клешни обняли дом и медленно утянули его в мрачную пучину.

И остался только мрак.

Заплакал ребенок.

— Да… — протянул кто-то.

Дитер молча удалился.

Зал молчал. Жмуркин пронзил меня пронзительным взглядом, я стерся практически в мелкодисперсную пыль. А что, я виноват, что ли? Не каждый понимает современное искусство — это всем известно, актуальная культура не с первого раза проникает в зачерствевшие сердца нового мещанства, что поделаешь, так и живем.

— Это было интересно! — воскликнул Жмуркин.

Он ловко, практически молодцевато, запрыгнул на сцену. Улыбнулся.

— Вот таково оно — современное западное искусство, — сказал Жмуркин. — Впрочем, во всем мире настроения не радужные, все чего-то ждут, ждут… Будем надеяться, что все будет в порядке.

А зал молчал. Выступление Дитера произвело впечатление. И продолжало производить — картина до сих пор висела, и все до сих пор на нее смотрели. Жмуркин понял это и развернул доску с ватманом.

— А теперь следующий номер, музыкальный. Давайте поприветствуем лауреата многочисленных международных конкурсов юных исполнителей Александру Вальтц и непревзойденного виртуоза баяниста Равиля Гаджиева!

Из-за кулис показалась Александра с волынкой и Гаджиев с табуреткой. Интересно, а на табуретке можно что-нибудь сыграть? Вот взять, натянуть на ножку струны, собрать оркестр… А что, на пиле вон играют, на подковах играют, чем табуретка не инструмент?

Но Гаджиев не стал играть на табуретке, он установил ее в центре сцены, Александра села. Жмуркин продолжал конферировать:

— К сожалению, баян у нас сломался, а на замену ничего не удалось найти, поэтому Равиль не сможет сегодня сыграть. Но он споет! И не просто споет — Равиль продемонстрирует нам древнее искусство горлового пения, секреты которого передавались в течение восьмиста лет от отца к сыну. Композиция называется «Гибель Нортумберлендского полка»! Поприветствуем!

Зал настороженно захлопал.

Александра приподнялась с табуретки и сделала книксен, книксен с волынкой — это да. Жмуркин вручил Гаджиеву микрофон и вернулся в зал. Александра набрала воздуха и стала накачивать мешок волынки. Быстро так, легкие хорошо развиты, мешок наполнился, Александра всхлипнула и стала играть.

Как-то я не знаток волынной музыки, по мне что «Исчезновение Нортумберлендского полка», что «Гибель Нортумберлендского полка», что «Был у Мэри крокодильчик» — все одна малина, тоскливо, напоминает о бескрайних просторах Шотландии, голодных, промокших под дождем пастухах, ирландских волкодавах… Впрочем, ирландские волкодавы в Ирландии.

И тут вступил Гаджиев. Не знаю — то ли он на самом деле был знаком с горловым пением, то ли это в крови у всех восточных людей, но неожиданно он действительно запел. Загудел низким протяжным гудением, угрюмым, сильным и каким-то беспощадным. Горловое пение неожиданно весьма удачно легло на волынку, и мне вдруг представился этот самый Нортумберлендский полк, увязший в песках Монголии, измученный жаждой и тропической лихорадкой, окруженный кровожадными песчаными племенами.

Это было красиво. Да, красиво, но как-то уж чересчур мрачно, от такого сочетания хотелось прыгнуть в омут, ну, лично мне, во всяком случае. Зрителям, кажется, тоже, я заметил тетеньку в соседнем ряду, она достала платок и украдкой вытирала глаза, наверное, вспоминала что-то жизненное из своего опыта.

Видимо, в этом зале была довольно неплохая акустика, поскольку музыка и пение распространялись хорошо и объемно — как-то со всех сторон, и даже снизу. Сандра дудела, Гаджиев тоже старался — дребезжал голосом и, как мне казалось, лязгал зубами.

Дремуче.

Дремуче, недаром ансамбли горлового пения набирают популярность в наши дни, особенно за рубежом. Кроме того, музыка хорошо срезонировала с предыдущим выступлением…

Из середины зала вскочила девушка и, запинаясь за ноги, кинулась прочь. Вдохновившись этим, Гаджиев стал рычать громче и демоничнее, отчего мне показалось, что в зале несколько потемнело. И стало холоднее, и запахло пылью, и нефтью, и горелым. Я почувствовал, как у меня по загривку запрыгали крупные нездоровые мурашки. Зазвенели стекла, дрогнул пол, и в раскрывшуюся форточку стало просовываться черное щупальце с белесыми влажными присосками…

Музыка оборвалась.