Курс на юг

– Кстати… – Повалишин поспешил отвлечь собеседника от невеселых мыслей. – Сегодня получили депешу из Нью-Йорка: у берегов Панамы к нам присоединится еще одно судно. Не судно даже, так, суденышко. Минный паровой катер, один из трех, построенных по перуанскому заказу в Норфолке. Два других уже отправились к законным владельцам, а этот вот задержался. Катер доставили на пароходе к восточному побережью Панамы, потом в частично разобранном состоянии перевезли по железной дороге через перешеек, а дальше он пойдет своим ходом.

– А дойдет? – недоверчиво спросил Сережа. – Скорлупка же!

– Если понадобится, потащим на буксире. Все же маршрут наш вдоль берега, риск не такой сильный, как в открытом океане. А в общем, Сергей Ильич, – Повалишин улыбнулся собеседнику, – справимся как-нибудь. Не боги горшки обжигают, верно?

Вечереет. На рейде Сан-Франциско (Фриско, как называют его жители) еще светло. Но уже скоро крупные, как самоцветные камни, звезды рассыплются по черному бархату калифорнийского неба.

С берега доносятся конское ржание, смех, где-то вдали оркестр завел что-то бравурное – город готовится к развеселому вечеру. А на борту броненосного тарана «Тупак Амару» продолжается служба, вот только обороты, несущиеся с полубака, звучат почему-то отнюдь не по-испански.

– Значит так, салага! Слушай сюда и крути на… прыщ. Видишь эту хренотень? Даже если, упаси Хосспыдя, сам архангел Гавриил спустится к тебе из своей душегубки и скажет: «Хуанито, раб Божий, перемать тебя в клюз, дерни вот ту пи… хреновину, и будет тебе рай с бубенцами», – не верь! Потому как… Потому как если ты дернешь эту хреновину, то вон там закрутится халабуда… Вон та, видишь? На которую цепь намотана? Вот! Халабуда закрутится, едремть, и устроит нам полундру под названием «якорь в воду, ж…а пароходу». А уж что после этого я сделаю с тобой… Ты, Хуанито, лучше тогда поди и кинься в воду. Чтобы, значит, не мучиться…

Старшина перевел дух и огляделся. И, на счастье матроса-перуанца, низкорослого, чернявого, с горбатым носом, блестящими, как греческие маслины, глазами навыкат и головой, перевязанной пестрым бумажным платком, обнаружил новый предмет для своей унтер-офицерской бдительности.

– Это чего, а? Чья корма, растудыть тебя вымбовкой через бонавентурталь, сползает по трапу, аки запойный звонарь с колокольни?

Возмущение старшины понятно. По вбитым годами службы понятиям спускаться по трапу спиной вперед дозволено только обитателям кают-компании. Для постояльцев же кубриков это смертный грех, непреложное свидетельство отсутствия флотской лихости. Им положено слетать вниз бесом, едва касаясь ногами ступенек.

Владелец «кормы», явно не ожидавший такого обращения к своей персоне, поворачивается. Старшина подскакивает, как ужаленный, и вытягивается во фрунт.

– Охти, царица небесная… – Он пихает перуанца локтем так, что бедняга едва ухитряется устоять на ногах. – Смирно, перуанская твоя морда!.. Виноват, вашсокобродие хас-спадин каперанг! Старшина Дырьев…

– Вольно, – отвечает Повалишин, которого немало позабавило происходящее. – Ну, Дырьев, чем занят?

– Да вот, вашсокобродие, – старшина покрывается холодным потом (срамота несусветная, командира не узнал!), – разъясняю ентой нерусской харе, как обращаться со стопором якорной лебедки.

– Дело нужное. Только ты это, голубчик… Подоходчивее надо, подоходчивее. И кратко. Краткость, как известно, сестра таланта.

Дырьев вытягивается во фрунт, хотя, казалось бы, больше некуда, и так макушка, украшенная бескозыркой, едва не скребет по низкому подволоку.

– Слушш, вашсокобродие, хас-спадин каперанг! Будет сполнено, чтоб, значит, и доходчиво, и кратко!

Повалишин поворачивается и лезет по трапу назад, на мостик. Старшина дожидается, пока некстати появившееся начальство скроется из виду. Затем медленно поворачивается к вконец растерявшемуся перуанцу и демонстрирует тому увесистый кулак с наколкой в виде лилового якорька у основания большого пальца.

– Короче, салажня худая, ежели, не приведи господь, дернешь ту херови… стопор лебедочный то бишь, зубы к едрене фене повыхлестываю, вот те хрест! – И для пущей убедительности размашисто перекрестился, по-православному, справа налево, окончательно ввергая собеседника в ступор.

IV

Сентябрь 1879 г.

Тихий океан. У берегов Чили

– Я все же не пойму, что ты собираешься делать дальше, – повторил Греве.

Они любовались зубчатым контуром Анд, ясно рисующимся на фоне оранжевой полосы заката. Заснеженные пики казались сейчас угольно-черными, напоминая странные фигуры из японского театра теней.

– Честно говоря, Гревочка, я и сам в сомнениях. И так нехорошо, и эдак. Надо бы собрать побольше сведений о том, что сейчас там творится, тогда и будем решать.

Там – это в Вальпараисо, в Чили, куда шла, раскинув паруса, «Луиза-Мария». Машины и котлы, изнуренные переходом вокруг мыса Горн, обихаживали судовые механики; им помогали канониры, числившиеся сменными машинистами и кочегарами.