Курбский

Все это, написанное еще в Вильно, он не отослал — боялся, что схватят гонца, как Шибанова, да и не было больше страсти той, что раньше, остался лишь гнет страха перед тем неведомым, которое, как черная туча из расселины, вошло в царя Ивана и зловонно-тяжко окутало Александрову слободу, где, говорят, он скрылся со своим нечестивым воинством — опричниной. Один раз Курбский проезжал теми местами и сейчас припомнил еловые леса, и тын, и гнилые ворота: тоща там было запущенно и тихо. А теперь вторая столица Руси? Нет, логово, где залег зверь, прячась от собственного народа. «Что еще ждет нашу несчастную землю?» Но тут он вспомнил, что земля эта теперь не его земля и что ехал он с королевским наместником получать новую землю. Он ни с кем не говорил: Андрей Ходкевич, сын Григория, молодой, но полный гордости и высокомерия наместник Могилевский, ехал все время впереди, а на привалах за ужином рассуждал о предметах посторонних и светских вежливо и равнодушно. От имени короля он должен был ввести князя Курбского во владение новым имением, но от своего имени он Ничего ему не был должен, а в глубине не доверял и не любил.

Так они ехали день за днем, пока не увидели как-то под вечер стены и башни крепости города Ковеля, основанного Владимиром Святославичем, сожженного Батыем[121] и отстроенного вновь при Гедиминах. В посаде в сумерках зимних уже кое-где зажглись огоньки окон, было мирно, лаяла собачка за забором, медленно ехал к городу воз с сеном. Курбский оглядывался, привстав на стременах: начиналось новое, неизведанное — вот оно, его нынешнее княжество, его удел. Может быть, он возродит в нем род князей ярославских, изничтоженный Иваном Московским? Он не знал, что его здесь ждет.

— Я поеду вперед, — сказал Андрей Ходкевич, — чтобы предупредить старосту города и ратманов, кто едет, иначе они могут оказать сопротивление.

— Мы въедем в город вместе, — твердо ответил Курбский. Он обернулся и посмотрел на Ивана Келемета, который всю дорогу не снимал ни шлема, ни кольчуги. Сейчас он ехал во главе отряда в сорок сабель, и его широкоплечее, сильное тело было, как всегда, надежно и готово ко всему, а косящий взгляд все подмечал.

— Мы въедем рядом, к ратуше, — повторил Курбский, — а там ты поговоришь с войтом, и ратманами, и бургомистром — со всеми, кто должен встретить нас с почестями как посланников самого короля. Почему ты не послал предупредить их с дороги?

Ходкевич пожал плечами: он не хотел говорить, что сделал это, но получил ответ, что город примет Курбского с честью только после того, как увидит королевские жалованные грамоты своими глазами. Поэтому он не удивился, когда оказалось, что городские ворота заперты, мост поднят, а из бойниц смотрят дула пищалей. Ковель был хорошо укреплен на всякий случай — и от днепровских атаманов, и от крымских татар.

3

ЖАЛОВАННАЯ КОРОЛЕВСКАЯ ГРАМОТА

КНЯЗЮ АНДРЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ КУРБСКОМУ

НА ГОРОД КОВЕЛЬ С ВОЛОСТИЮ

1565 декабря 5 дня

Сигизмунд-Август, Божией милостью король Польский, великий князь Литовский, Русский, Прусский, Самогитский, Мазовецкий, Лифляндский и иных. Объявляем сим листом нашим нынешнему и будущему поколению, что князь Андрей Михайлович Курбский… оставил все свои имения и приехал к нам на службу и в наше подданство и был посылаем вместе с рыцарством нашим воевать земли неприятеля нашего князя Московского и служил нам, господарю, u республике верно и мужественно… Поэтому мы дали ему по милости нашей замок наш Ковель в земле Волынской, с дворами, фольварками, юродами, местечками, имениями, с волостью и людьми, с денежными платежами, данями медовыми, хлебными и всякими на том же основании, на котором замок тот находился в нашем владении по смерти королевы ее милости великой княгини Боны, матери нашей…

Писано в Кнышине лета от Рождества Христова тысяча пятьсот шестьдесят пятого месяца декабря пятого дня.

Сигизмунд-Август, король

Михаил Гарабурда[122], писарь