Куратор

Если в начале знакомства вагоновожатый кипел раздражением, то теперь он чувствовал растерянность и некоторый страх. Хоб Рондо говорил быстро и почти монотонно, лишь изредка делая паузу, чтобы всхрапнуть по-ослиному или хлебнуть из кружки.

– Всем до единого, – продолжал Рондо. – Вплоть до старого портного, который подгоняет огромные брюки жирного издателя. Своим оружием писатель выбирает опасную бритву, – гоготнул он.

Единственный ответ, с которым нашелся Брюстер, был:

– И что, он на это решается?

– О да. – И Рондо глотнул коричневого пива. Пена цеплялась за щетину, лезшую у него на подбородке какими-то клочками.

Этот разговор происходил в темном, как погреб, салуне «Стилл-Кроссинг», где новых знакомцев совсем прижали к барной стойке. Несмотря на разгар дня, в баре было людно и шумно от выкриков дюжины выпивох, одновременно жаловавшихся на качество пива. Вагоновожатый подумал о Мэри-Энн, слишком скромной и почтительной, чтобы указывать мужу, куда ему ходить, а куда нет, но если бы они поженились – ну, то есть будь она реальной, – он, Брюстер, в жизни не обманул бы ее доверия и не замарал репутацию, переступив порог такой дыры, как «Стилл-Кроссинг».

– Подползает по земле к своим жертвам, когда они рассеянны, выхватывает бритву и полосует их по сухожилиям. Таков его метод. – Рондо собрал пену с губ большим серым языком. – Оболганный писатель увечит их всех, оставляя проклинать имя жирного издателя, но в итоге ему легче не становится. В этом и заключена мораль.

– Мне пора возвращаться к работе, – сказал Брюстер. – У меня смена вот-вот начнется.

– Спасение в законе и ни в чем ином, дорогой мой. В законе для всех, а не только для богатых и благородных. Месть не исцеляет – вот что мое искусство демонстрирует в данном случае, пусть это и не теплое молочко для утехи чувствительного желудка благодушия – Рондо скромно улыбнулся Брюстеру, явно стараясь быть дружелюбным в своей неприязненной манере. – Ну, давай еще по одной, и выпьем за то, чтобы все стали друзьями и имели достаточно. Сейчас все катаются бесплатно, и тебе уже не нужно говорить беднякам и увечным, чтобы шли пешком, раз у них нет ни гроша. – Рондо помахал барменше. – Наверняка у тебя с души как камень свалился.

– Ага, – отозвался Брюстер, которого меньше всего заботило возросшее разнообразие пассажиров, раскатывавших на трамваях с тех пор, как волонтеры сорвали ящики для мелочи. Отчего-то он почувствовал себя пристыженным.

Рондо продолжал:

– Скажи, что ты знаешь о комитетах, которые сейчас создаются? Я уверен, ты захочешь вступить и…

– Боюсь, мне действительно пора, мистер Рондо, – перебил Брюстер, выкладывая на стойку монету. Пробившись сквозь толпу, он вывалился через открытую дверь на улицу.

Теплый ветер с мельчайшим песком взъерошил волосы Брюстера. Перед ним лежала набережная, за ней поблескивала река, а на противоположном берегу высились береговые укрепления – изъеденные солью башни с рядами пятидесятифунтовых орудий, направленных на вход в залив. Чайки чертили зигзаги по небу, убивая тишину надрывными криками. Одинокий кулик что-то искал в илистом песке у кромки воды, тягучим голосом жалуясь на чаячий переполох. Коричневый кот разлегся на крошащемся каменном горне, не сводя глаз с куличка. Река плескалась и бормотала, катя свои воды в залив.

Брюстер глубоко вздохнул. Недаром все говорили: с тех пор как заводы встали, воздух стал чище.

Слова волонтера заставили Брюстера задуматься о положении бедняков. Сам он не считался богачем, но все-таки у него имелась работа. У него было что в рот положить, пусть даже выбирать не приходилось. У него даже хватило денег на ту прекрасную голубую шляпу. А ведь вокруг полно людей, особенно здесь, у южного конца трамвайной линии, у которых ничего нет, кто голодает. Брюстер видел их в своем зеркале заднего вида: грязные, без обуви, закутанные в несколько слоев лохмотьев или, наоборот, одетые чересчур легко. Отчего он совсем не думал о них раньше?

Но ведь вагоновожатый должен делать свою работу – управлять трамваем, а сейчас это стало намного сложнее, чем раньше. Жизнь в благополучных районах города должна идти своим чередом, иначе к чему все придет?

Брюстер не был дурным человеком. Лично он не возражал, если в трамвай садились оборванцы. Он не терпел только вандалов и воров. Он ничего не имел против опустившихся людей, если они не бездельники и честно стараются заработать свой хлеб.

Необъяснимая и неудобная мысль пришла ему в голову, острая, как пронзительный стальной визг, от которого щекотало ноздри, когда Брюстеру случалось сорвать рычаг и тормоза въедались в рельсы: а король или сынок какого-нибудь богатея тоже тянется в нитку, чтобы выжить?

Брюстер грыз ноготь большого пальца, отдававший уксусом после его обеда. Если бы Мэри-Энн была реальной, с какой радостью он обсудил бы с ней эти вопросы, не дававшие ему покоя!

Вода в Фейр казалась гнетуще-черной в солнечном свете.