Куликовские притчи

Я притих в углу, чтобы не спугнуть эти две живые души, которые, возможно, очень долго искали друг друга на белом свете. Ноги у меня затекли, за шиворот насыпалась колючая труха, и спина невыносимо ныла. Но я не шевелился, чего-то ждал… И не зря: в тишине пустой конюшни вдруг отчетливо послышались лошадиное фырканье и как будто знакомый, глуховатый голос:

— Подумаешь, сочинение на вольную тему! Да я тебе столько наговорю, лишь успевай записывать. Учительница враз пятерку поставит.

— Правда, — обрадовался Ленька. — Может, сейчас и начнем?

— А чего ж… Доставай тетрадку.

Ленька устроился за перевернутой кормушкой, как за партой, достал из портфеля тетрадь. А мерин вздохнул и задумчиво хлестнул себя хвостом по бокам. Хвост у него свалялся и был увешан репьями, словно бубенчиками.

— Ну, пиши… Прабабка моя, Сивка-бурка вещая каурка, ушла жить в сказку. И моего младшего братца, Конька-Гобунка, с собой сманила. А я остался среди людей. Много чего повидал в своей жизни. Возил и кареты, и крестьянские телеги. Знакомы мне и седло и плуг. Так вот и шагаю по русской земле из прошлого в будущее. Иногда останавливаюсь, чтобы овсеца схватить, зеленой травки пощипать, да рассказать людям, какие они есть. А то ведь в суете да спешке самих себя не помнят… Написал? Смотри, ошибок поменьше делай.

— Я стараюсь, — отозвался мальчишка.

Косые лучи солнца освещали его сосредоточенное лицо, падали на раскрытую тетрадь. Сивый мерин снова шумно вздохнул.

— Когда-то возил я самого Илью Муромца. «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!» — это он на меня ругался. Молод я еще был, а в молодости кто не спотыкается. Илья зла не помнил, отпустил меня в чистое поле — погулять да силы набраться. Весны сменялись зимами, улетали и прилетали птицы, а я все гулял. Да так загулялся, что поймали меня татары и увели в неволю…

Увели-то одного, а обратно я сам-друг вернулся! Ускакала на мне ив татарского полону русская женка. Всю дорогу приговаривала: «Не выдай, конек, золотой меринок!» Ну я и постарался ради этой красавицы. Тише тени промчался и следов не оставил! Остановились мы только возле самой Москвы. Когда отдышались родным воздухом, рассказала она, как жила на чужбине: «Глазами гусей паси, голосом песни пой, руками пряжу пряди, ногами дитя качай…»

А вскоре разыгралась на Куликовом поле великая битва русских с татарами. Столько народу ту% грудь на грудь сошлось — аж земля прогибалась!

— Я знаю, мы по истории проходили, — послышался голос Леньки.

— Ну и хорошо. Я расскажу тебе, чего вы наверняка не проходили. После Куликовской битвы потише стало на русской земле. А в тишине и песня родится, и топор стучит веселее. Да некому было держать топоры в руках: сильно поредел народ.

В то время подружился я с мальчиком Ивашкой. Люди называли его сиротой: ни отца с матерью у него, ни сестры с братом. Но сам Ивашка думал иначе: «Какой же я сирота? У меня сивый мерин есть!»

Поехали мы с Ивашкой поле пахать. Идет он за сохой, как воробей: прыг-скок, прыг-скок… Целый день пахали, солнце уже вот-вот за горизонт спрячется, а клин еще большой остался. Тогда я собрался с силами и копытом подвинул солнышко повыше на небо. Так мы и допахали поле засветло. А люди удивлялись: какой день длинный стал!

Долго жил я у Ивашки. У негр дети выросли, у тех свои дети… Целая деревня на Куликовом поле появилась — Ивановка. И всем я был нужен. Если трудно — идут за сивым мерином: он вывезет!..

В тихие вечерние часы вырубил дед Ивашка деревянного коня и установил на крыше своей избы. Казалось, везет этот конь избу в дальнюю даль, в синее небо, к солнцу! Присмотрелись люди и говорят: «А ведь деревянный конь на сивого мерина похож. Значит, это ему наш мужицкий памятник. Вечный!»

Я про себя улыбнулся: приятно, что мне, сивому мерину, люди памятник поставили.

Как-то проезжал мимо Ивановки царский посол. Тут и высмотрел меня в деревенском табуне посольский кучер Афоня. Родом он был здешний и толк в лошадях понимал. Эх и погуляли мы по чужедальним странам! Правда, возил я не карету с послом, а телегу с самоваром. На чужбине мила и ворона с родной стороны. А тут — большой тульский самовар! Вот и грелся посол возле него и душой и телом.

Афоня же оказался еще догадливее: всю деревню с собой возил. Завернет ее в белый платочек, спрячет на груди — ив путь. Станет скучно Афоне на чужой сторонушке, развяжет он заветный узелок — и вот она, его родная Ивановка! И избы, и колодец с деревянным журавлем, и банька на задах…

Где только эта деревенька ни появлялась! И среди гор, и на берегу моря, и в пустыне. Однажды даже на острове среди океана. Ведь у русской земли издавна со всем миром связи.

Но куда бы ни забрасывала меня судьба, я рано или поздно возвращался домой, на Куликове поле. Кажется, тут и трава гуще, и вода чище, и овес такой вкусный, что от одного запаха бываешь сыт…

Сивый мерин, как все старики, оказался очень словоохотливым. Ленька и записывать перестал: положил локти на тетрадь, подпер кулачками голову — слушает. Я и сам слушал, затаив дыхание. Но, как на грех, обломилась подо мной жердочка, да еще с треском!