Читаем Куль хлеба и его похождения полностью

Во всем этом причина и участник хлеб и удобные для него черноземные поля. Конечно, и тут не без греха со стороны наемщиков и хозяев палей. Про одного мне рассказывали в тех степях, что за крестьянские слезы и притеснения прислали ему из Питера железную шляпу в полпуда и велели надевать всякий раз, когда надо было ему идти в казенное место или по начальству. Другому-де дали железную медаль в пуд весом и не велели снимать ее ни днем, ни ночью. Степной заволжский хлеб этими мироедами кулаками свозится и ссыпается в Сызрани, где для хлеба настроено до пятидесяти огромных амбаров, в Хвалынске — около полутораста, а в селе Балакове — одной из богатейших поволжских пристаней, отправляющей весною более двухсот барок, больше пятидесяти хлебных караванов, — в Балакове хлебных амбаров четыреста для пятисот тысяч четвертей, на сумму не одного миллиона рублей.

На Самаре и самая Волга изменяет свой образ, принаряжается и украшается. До Самары от Астрахани берега ее однообразны и пустынны; нет гор (кроме Столбичей), еще очень мало селений; существующие велики и все завалены и обставлены кругом соломой — признак необыкновенного избытка этого хлебного остатка. Соломой там, за недостатком лесов, даже топят печи, несмотря на то, что солома горит, как порох, и дает жар скоротечный. Внутренние степные земли вдаль от берегов Волги засыпаны хуторами, теми отдельными хозяйствами с избами и клетями, которые породились избытком хлебных богатств и одни в состоянии пособить сладить с уборкой того, что даже одолевает человеческую силу.

Отсюда начнем мы свое путешествие с хлебом, хотя, в сущности, для нас все равно: двинуться ли из Моршанска, начать ли с Промзина Городища, но Сура и Цна — реки однообразные, и дорога скучная, а путешествие хлеба с бурлаками и без того невесело. За Самарой вскоре Волга принимает тот законный вид всех настоящих рек, по которому ярко обозначается правый берег горным, левый луговым (считая по направлению от истока к устью). Горы так круты и возвышенность велика, что самую Волгу со всем ее многоводьем сбили с прямого пути и изогнули дугой, заставив себя обойти полукругом, называемым лукой. Эта дуга Волги, так называемая Самарская лука, требует обходу до 150 верст, тогда как проезд на ближайшие концы ее по сухому пути составляет всего верст 15. Посередине дуги лежит город Самара. На северном верхнем конце ее лежит деревушка Жигули, с которой начинаются Жигулевские горы — страшные и опасные в старину, невинные и очень красивые в настоящее время. Кто видел с парохода эти белые известковые горы, оступающиеся в Волгу крутыми скалами, поросшие лесом и кустарником и облитые алым блеском восходящего солнца, — тот любовался такими очаровательными картинами, из-за которых вовсе не нужно шататься за границу. Некоторые скалы неприступны; вся масса гор, перепутанных цепкими кустарниками, темными лесами, извилистыми и узкими долинами, представляла безопасные притоны для злых людей, разбойничавших на Волге, грабивших хлебные караваны, мешавших правильной торговле, вредных благу государственному, общественному и частному. Под Самарою разбойники шалили в особенности охотно. С тех пор как Петр Великий оживил Волгу движением хлебных судов к Питеру, когда проложил в Неву каналы и соединил ее с Волгой, устроив по мелким рекам шлюзы, — разбои и грабежи на Волге с каждым годом усиливались. С разных сторон России собирались сюда бездомные и голодные бродяги, беглые солдаты, помещичьи и монастырские крестьяне, люди, желавшие поживиться легкой добычей и преступным промыслом грабежа. Ученики и последователи Стеньки Разина (казненного еще до Петра) собирали из этого сброда шайки, и еще в двадцатых годах нынешнего столетия были они опасны судам и вредны торговле. Разбойничьими шайками стали управлять даже женщины, и очень злые, между которыми в особенности прославилась Дунька Казанская, водившая на промысел под Казанью. Выстроены были казенные суда, называемые гаркоутами, наряжены были для преследования разбойников особые военные команды; разбойников стали ловить, притоны их истреблять, и наконец успели очистить Волгу. Вот уже почти пятьдесят лет она стала совсем безопасна и очень удобна для беззаботных прогулок путешественников, желающих отдохнуть и развлечься, послушать бесконечные рассказы о разбойничьих похождениях, целые повести, складные и поэтические песни об них же, и притом об самых удалых. Плывем дальше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология