Куль хлеба и его похождения

Может случиться беда в половодье, когда противоположный берег залит водой, может быть он и сухим в меженное сухое летнее время: в этом вся задача. На мокрый берег надежда плохая, ноги не проставить: на такой берег завозят якорь с канатом и бросают в воду; на барке же в переднем ухвате надевают воротовую трубку в на вороте натягивают якорный канат одни рабочие, когда другие отпихиваются от мели тестами. На сухой берег перевозят одив конец каната и тянутся за него, а другим канатным концом обматывают всю корму барки. Если не возьмет ручная и барку порядочно охомутит, то есть затянет и обольет кругом песком, — кладут надежду на свечу. Ставят крепкую опору на берегу, надевают воротовую трубку или бревно с выдолбленной сердцевиной, к нему привязывают водило — рычаг и канат, другим концом привязанный за корму барки: такая съемка зовется мертвым воротом. Когда ничто не помогает, барку разгружают на треть или до половины, облегченную снимают. Снятый груз опять накладывают на судно, теряя на это целую неделю. Случается, что при быстрой убыли воды барка становится на мель только частью дна или своей серединой. Тогда при неудачной съемке и разгрузке делается в барке пролом, образуется течь и хлеб начинает подмокать. Надо, выигрывая время, дружно работать. Бурлаки на это не спесивы, если хозяин поставит ведро или два вина. Можно помокнуть, можно и подождать, если у хозяина нет вина под руками, и селения далеки от места его несчастья. Но, раз пообещавши, помни и исполняй, хозяин, и поскорей: обманов артель не терпит, проволочек не любит; своя рубашка и у них к телу ближе, хотя бы на этот раз холодная и мокрая. К неудобствам жизни и невзгодам плавания им не привыкать стать, — им:

Постелюшка — мать сыра земля,
Одеялышко — ветры буйные,
Умываиьице — частый дождичек,
Утираньице — горючие слезы.

Дождичек вымочит, красное солнышко высушит, зелено вино согреет кровь и приободрит силы: бурлаки опять на работу, опять впряглись в лямку и запели песню.

— Батюшки-бурлаченьки, где вы родились?

— Нас, бабушка, камыш родит.

— Отчего вы, бурлаченьки, помираете?

— Нас яр (крутой обсыпчатый берег над глубиной) топит.

— Эх, батюшки, вы не поспели: только что яр-то у нас обвалился.

Так пожалела старушка скорбных бурлаков на дальнейшем пути их по Волге: лучшего мнения они не заслужили!

Последуем и мы за бурлаками в том расчете, что они мало глядят по сторонам, плохо видят и ничего не расскажут. Возьмем любую пристань из тех, где собирают и откуда плавят хлеб в Петербург. По Волге это Самара. Ниже ее накопляется хлеб для Каспийского и Азовского морей. На Самаре Волга как будто переломилась и потекла в Петербург. Не изменяя своего водяного устья, принадлежащего Каспийскому морю, Волга свои прибрежные хлебные богатства понесла на северо-восток к устьям притоков своих: Мологи, Шексны и Тверцы. По ним приволжский хлеб двумя системами природных вод и искусственно прорытых между ними каналов входит в реку Неву и уходит за границу. За Волгою потекли в ту же сторону и притоки ее: реки Цна и Сура. На Цне самая богатая пристань — Моршанск с знаменитой мельницей (о которой уже было сказано). На Суре знаменитая пристань — село Промзино Городище. Оба работают на Петербург. На Самару еще собирают хлеб из плодородных степей по Иргизу-реке и около, где сеют либо на собственных землях, либо на взятых в аренду или в кортом с обязательством отдачи владельцу условной платы по уговору (чаще третий сноп, из трех четвертей третья). По безлюдью этих степей обрабатывают землю наемными рабочими, которые идут за Волгу тысячами и нанимаются за дорогую цену. Особенно много набирается на самарских пристанях рабочих для уборки пшеницы. Они охотно бросают готовые места, покидают дом и кров, толпами запружают площади на пристанях, зная, что сколько бы в урожайный год ни скопилось народу, всем будет работа. Приволье земель Нижней Волги продолжает и теперь привлекать народ, не всегда для оседлого житья, но не так давно шел сюда народ тысячами и селился тут. Вырастали города, как грибы; из маленьких деревушек выстраивались такие, как Саратов, перещеголявший теперь самые древние и самые людные города. По степям разливалась жизнь, и если деревни и села не представляли сплошных линий, не тянулись сплошной цепью, зато осевшие людны и велики, как мало в других частях России. Народ шел на хлебные земли для хлеба в таком поразительном множестве, что стали опасаться, чтобы не перелилась северная холодная Русь на южную Волгу, в Оренбургские и Новороссийские степи. В это время вырос город Волгск, считающий себе не больше ста лет; выросла и Самара, не перестающая расти так, что нынешнее время можно считать лишь периодом ее возмужалости. Каждому городу еще очень далеко до старческих лет.