Куклы

Шиву закурил, пустил клуб дыма:

— Какая честь — Кхурима готовит мне обед!

— Послушай, Шиву, тысячу рупий ты тратишь на одних только слуг. Еще тысячу, а то и полторы тебе будет стоить, если мы у тебя останемся. Лучше отошли ты нас обратно…

Шиву широко улыбнулся:

— Тысяча? Полторы? Да разве это деньги? Пусть это тебя не тревожит.

Он посмотрел по сторонам: они по-прежнему на веранде одни.

— Я тебе кое-что принес, Лабонья.

Шиву вынул из кармана драгоценное ожерелье:

— Хочу сделать тебе подарок.

Лабонья удивилась:

— Зачем?

— Так просто, захотелось подарить.

— Сколько же оно стоит?

— Девятьсот рупий.

— Зачем же ты бросаешь на ветер такие деньги? Девятьсот рупий!

— Если бы знал, что напрасно, не покупал бы. Оно тебе очень пойдет.

— В Калькутте много девушек. Почему бы тебе не подарить какой-нибудь из них?

Голос Лабоньи звучит сурово и холодно. Взгляд ее настолько ясен и строг, что Шиву не в силах его выдержать.

— Так как же? Примешь ты от меня подарок или нет?

— Сначала спрошу у матери, без ее позволения не возьму.

— В таком случае можешь ни о чем у нее не спрашивать!

И Шиву сунул ожерелье в карман.

— Ты побудь здесь, Шиву-да, а я пойду позову мать и сейчас же вернусь.

С этими словами Лабонья ушла.

Шиву задрожал от ярости. В каждом слове, в каждом движении Лабоньи оскорбительный намек на то, что он, бывший нахлебник, ничтожество, презренное существо, недостоин их. Как будто они облагодетельствовали Шиву, приехав к нему в дом, как будто для Шиву великая честь, что они едят его рис!

И Шиву спросил себя: «Так ли уж много денег нужно, чтобы купить эту гордую, непорочную чистоту? Сколько же стоит Лабонья?»

Родных у Шиву нет, жениться он не собирается. Но в его доме все время толкутся посторонние люди. Приходят сахибы[27] — пьют чай, иногда бывают девушки с накрашенными губами, майоры и лейтенанты в форме цвета хаки. Много знакомых, много гостей. Одни из них играют на скачках, другие — агенты, поставщики, купцы-марвари. Но Шиву одинок, как в пустыне. Зато у него есть деньги и он властелин. Шиву знает цену всем этим «карпам» и «лещам», которые плывут к нему стаями. Их влечет запах денег, а вовсе не дружеские чувства. Деньги Шиву — вот приманка для них.

Да, Лабонья сейчас в его доме. Но Шиву это нисколько не волнует. У него нет времени задумываться над тем, любит он Лабонью или нет. Лабонья красива, но это не мешает Шиву спокойно спать. Если он не добьется Лабоньи — большой беды не будет; добьется — ничего особенного не приобретет.

Шиву видел в жизни только две крайности: нищету и богатство. Он долго бедствовал, теперь богат. Среднего он не испытал. Пока он был беден, ему было не до любви; теперь, разбогатев, он может купить себе любую красавицу. И Лабонью тоже.

Прожив некоторое время у Шиву, Кхурима сказала ему:

— Насмотрелись мы уже на твою Калькутту, покатались в машине, побывали в кино. Хорошо пожили. Не думаешь ли ты, сын мой, что нам пора возвращаться к себе?

Шиву улыбнулся:

— Как же так? Ведь Болу поступил на службу.

— Ты мне этого не говори! — ответила Кхурима. — Такой малыш, ничего не умеет, за что же ему деньги платить?

— Вы и вправду хотите ехать, Кхурима? — спросил Шиву.

— А как же иначе? Бросили дом, все на свете. Ведь, как никак, наше родное гнездо там.

— А если я устрою вас в Калькутте?

— Здесь? У тебя?

— Нет, в другом месте.

— Скажи, Шиву, почему тебе так хочется, чтобы мы остались?

Шиву смутился и не сразу нашелся, что ответить. Овладев собою, он объяснил:

— Я ведь для вас стараюсь, Кхурима. Какая в деревне жизнь? Можно ли там жить по-человечески?

На это Кхурима ничего не сказала.

В тот же день вечером Шиву появился в комнате Лабоньи со свертком в руках.

— Поедем со мной в кино, Лабонья. Но сначала возьми вот это… — И он развернул перед ней сверток.

Лабонья расхохоталась.

— Ты с ума сошел! Чтобы я красилась и пудрилась?

Шиву с улыбкой ответил:

— Теперь все это делают.

— Накрашенная и напудренная я на улицу не покажусь. Ни за что!

— Ведь ты же не маленькая девочка. А то я подарил бы тебе мол[28].

— Чтобы сковать меня по ногам?

Шиву усмехнулся.

— Собирайся, а то опоздаем.

— Я готова, — Лабонья поднялась.

— Нет, подожди. Я купил тебе еще шелковые туфли. Ты должна их надеть.

Лабонья все исполнила: накрасила губы, напудрила лицо и надела шелковые туфли. Ведь в этом нет ничего дурного. И потом, ее отказ обидел бы Шиву! А он сделал для них очень много, и притом от чистого сердца, без всякой корысти. На него нельзя пожаловаться.

Сегодня Шиву вел свою машину сам. Лабонья сидела рядом.

— Скажи, Шиву, тебя очень огорчило, что я не взяла ожерелье?

— Нисколько. Я тут же продал его на черном рынке. Может быть, подарить тебе другое?

Лабонья побледнела от обиды.

— Нет, лучше ты мне ничего не дари, — только и смогла она выговорить.

А Шиву совершенно спокоен. Если Лабонья думает, что он, Шиву, в нее влюблен, она ошибается. У него нет никаких серьезных намерений, да он и не представляет, что любовь может быть источником радости, чем-то чистым, светлым… Не этого нужно Шиву от женщин.