Кукла моего отца (СИ)

Нутро сводит от боли, будто мне дали под дых. Там, где имелись проблески света, всё меркнет, поглощается ядом, с которым Теа знакомит меня с каждым днём ближе и ближе и от которого я не имел противоядия, – ревность, тёмная, разъедающая всё, что попадалось на её пути.

Если секунду назад я представлял, как убиваю собственного отца, то сейчас у меня возникло новое желание – придушить её. Одним словом, одним жестом эта девчонка способна вывести меня из себя так, как не умела никакая из моих пассий до неё. А ведь у нас с ней практически ничего не было. Но и тот единственный тесный контакт, состоявшийся в день её свадьбы, до сих пор не стёрся из моей памяти.

– Зато, в чём ты знаешь толк, дорогая мачеха, так это в извращениях. Не ходила к врачу? Полагаю, геронтофилия* лечится.

Девчонка надула губы, удерживая во рту воздух и бранные слова, рвущиеся наружу. Вид у неё был такой будто она вот-вот лопнет. Но, выдохнув, промолчала, продолжая сверлить меня злым взглядом.

Мы добрались до дома в полной тишине. Как только подъехали ко входу, она выбралась из машины, громко хлопнув дверью, демонстрируя своё недовольство моим обществом.

Я нежно погладил кожу руля своего автомобиля, словно извиняясь перед машиной за отвратительное поведение маленькой мачехи, чувствуя, как у самого пар из ушей идёт.

Всеми фибрами души мне не хотелось находиться в одном доме с этой парочкой. Ни умом, ни сердцем я не мог принять этот союз. Я понимал, что самым правильным способом выбраться из капкана, в который я сам себя загнал, был бы отъезд из отцовского дома. И как минимум до того момента, пока они не оформят развод.

Однако даже моей силы воли не хватало на такой поступок. Теа приковала меня точно невидимыми путами, и хотел бы я их разрезать, да слишком новыми, необычными были те ощущения, которые я испытывал к девушке. Догадывался, что отчасти мной руководит желание посоревноваться с отцом, которого и отцом-то никогда не считал. Общего у нас с ним кроме генома ДНК, совпадающего на девяносто девять и девять процентов, больше ничего и не было.

Нужно вырезать её из мыслей, вырвать её из каждой своей клетки, в которые она так нагло и легко проникла, обустроившись там, будто имела на это полное право. Но одно я понимал с очевидной точностью: пока я её не трахну, это наваждение никуда не испарится. Со мной всегда так было. Интерес угасал почти сразу после секса. Словно я, удовлетворив свой охотничий инстинкт, искал новую жертву, новую цель для завоевания. С ней будет так же. Осталось только заключить договор с собственной совестью и честью.

Глава 14

Хотелось рвануть обратно в город, но боль в бедре меня не отпускала, и каждый шаг в направлении собственной спальни добавлял мучений. Толком даже не помнил, как добрался до постели.

Утреннее пробуждение скорее было похоже на выход из ядрёного похмелья. Голова гудела, а солнечный свет, проникавший через незадёрнутые шторы, резал глаза. Я со стоном перевернулся на спину и понял, что сил перебороть боль и подняться в теле просто нет.

Подобного со мной не случалось с того момента, как меня выписали из госпиталя. Страх застрял где-то в горле, мешая полноценно дышать. Мысли в голове летали как стервятники, нашёптывая мне, что я навсегда лишился шанса выйти снова на лёд.

Я перебирал воспоминания о вечере аварии. Они были смутными, всё произошло слишком быстро, и мне есть за что благодарить судьбу. Ведь я выжил и остался почти цел. Но для меня, посвятившего свою жизнь хоккею, это было слабым утешением.

Кое-как набрав номер лечащего врача, я надеялся, что, приехав, он выпишет мне сильнодействующее обезболивающее и я вновь смогу соображать. Боль от ноги распространялась по всему телу, опутывая меня своими чёрными щупальцами и затаскивая в пропасть, в которой уже поджидало отчаяние. Каждый мой вздох отнимал силы, но добавлял очков к желанию сдохнуть.

Врач застал меня почти в бессознательном состоянии. Мозг с трудом обрабатывал его вопросы, но укол обезболивающего дал надежду на просветление. Минут через пятнадцать мне полегчало, и я смог сесть на постели и с недовольством обнаружил в своей комнате мачеху.

Она стояла у стены, кусая губы, и выглядела взволнованной. Моему воспалённому сознанию показалось, что сейчас она стала ещё красивее. И где-то в тёмном уголке моей души из тлеющих углей вспыхнул огонёк, согревая меня изнутри. Я едва совладал с собой, чтобы перебороть улыбку, которая грозилась вот-вот выползти на лицо. Пришла, озаботилась моим здоровьем. Неужели переживала?

– Йен, твоё состояние вызвано переутомлением. Очевидно, ты позабыл все мои рекомендации и изводишь себя нагрузками, – нравоучительно начал доктор, после того как оставил моё бедро в покое, – такими темпами ты не ускоришь выздоровление, а оттянешь.

Мужчина говорил много, долго, нудно, стараясь донести до меня кажущуюся ему простую истину о том, что моё выздоровление не моих рук дело, а времени. А я никому не мог позволить решать свою судьбу. Я должен был бороться, а то, что предлагал мне этот человек, всё равно что опустить руки и ждать неизвестности.