Кукла-любовь

– Врал старший. Живы твои мама с папой. У родственников прятались, когда почувствовали за собой слежку. Не могли понять, кому они понадобились.

– Живы…

Валера встал у окошка пропускного пункта. Он слышал и не слышал, о чем говорит Чекалин с дежурным. Ему подсунули журнал – Валера поставил свою корявую подпись. Потом они снова куда-то пошли и через пару дверей неожиданно очутились на улице.

Такого пронзительно яркого солнца он не видел за всю свою жизнь. Снег показался белее сахара, хотя был побит грязными брызгами из-под колес. И лязгающие звуки поехавших в сторону ворот следственного изолятора оказались самой сладкой музыкой, которую он когда-либо слышал.

– Все, Ломов, ступай пока. Ни во что не влезай. По первому зову являешься на допрос, – глядя мимо него, зачитывал ему рекомендации майор Чекалин. – И все время будь на связи.

– Так точно, гражданин майор. Так точно!

– Все. Иди. Тебя ждут.

Чекалин подтолкнул его в спину, и Валера оказался на тротуаре по другую сторону ворот. Он скорее угадал, чем услышал, как они с тем же лязганьем поползли, запираясь, и растерянно огляделся.

Улица широкая, чистая. Тротуар, выложенный плиткой. Смешной такой рисунок, неправильный какой-то. Занесенные снегом клумбы. Голые деревья. Он смотрел на все это и не узнавал. Будто видел впервые! Хотелось все трогать, вдыхать запахи, ощущать жизнь – свободную жизнь. Как же все по-новому, как же все иначе!

– Валера, сынок!

Женский крик вонзился в мозг острой иглой. Он резко повернулся на голос.

Двое…

Мужчина, сильно сдавший за два года – поседевший, лицо в морщинах, глаза печальные. Женщина – худенькая, маленькая, как девочка. Если бы не горестные складки возле рта, можно было запросто дать ей лет двадцать.

– Сынок, – повторила она едва слышно. – Это мы…

Они подумали, что он не узнал их? С головой не дружит, раз замер с открытым ртом и ни единого шага вперед не сделал? А он, может, как это слово…

Потрясен, во! И еще какое-то было слово подходящее… Обескуражен, нет? Да, типа того. Если это последнее слово означает дикий стыд и страшную вину, то оно точно подходит. Каким бы еще словом назвать то, что он сейчас чувствует? Какое лучше подойдет?

– Сынок?

Родители встали от него в паре метров, замерли. Им тоже было нелегко. Они тоже не знали, как действовать дальше: стремительно или осторожно. Он стоял как чужой. Смотрел и не видел, перед глазами все плыло, как у слепого. Он не знал, что сказать. Что он мог сказать, что должен был сделать?

– Мама, пап, – произнес он, прокашлявшись, чтобы прочистить странно саднившее горло. И вдруг заплакал, зажимая глаза рукой. – Вы это… Простите меня, ага? Я больше так не буду…

Глава 25

Маша топталась на пороге жилищно-эксплуатационной конторы. Дверь была заперта – она как раз подъехала в обеденный перерыв. Возвращаться в машину, которую она оставила за пару кварталов отсюда, не хотелось, можно просмотреть возвращение сотрудников. Кто-то очень ей нужный запросто снова отойдет или отъедет, или заболеет, или даже – тьфу-тьфу – умрет. Ей не очень везло сегодня с самого утра. Почему должно повезти к обеду? Нет, на это надеяться не приходилось. Она невезучая!

– Кого ждешь, красавица? – с явным акцентом спросил у нее мужчина в униформе дворника.

– Руководство ваше. – Маша кивком указала на запертую дверь.

– Обедают, – авторитетно заявил дворник. – За справкой или за пропиской?

– По делам, – лаконично ответила Маша и неожиданно уточнила: – К Светлане Ивановне.

– Ой, Светлана Ивановна очень хороший женщин. Всем помогает. Меня на работу взял. Кума моего взял. Комнату дал. Хороший женщин. Очень занятой.

Маше сделалось смешно, но она сдержалась, покивала.

– Она поможет. Уже скоро. Обед кончается, – заявил дворник и глянул на крупный циферблат недорогих наручных часов.

– Она не опаздывает? Никогда? – уточнила Маша.

Она замерзла, ей не терпелось войти внутрь.

– Никогда! – почему-то стукнул себя кулаком в грудь дворник. – Всем помогает. И мне, и куму. И жильцам всем.

– А кому особенно? – улыбнулась Маша.

Она спросила шутки ради, не надеясь на ответ, а дворник неожиданно разговорился, принявшись перечислять жильцов: у кого проблемы с отоплением, у кого крыша потекла, у кого кран сломался.

– А у него что сломалось? – заинтересовалась Маша последней фамилией.

– У него? – Дворник почесал затылок и прошептал с хитрой улыбкой: – У того голова, однако!

– Голова? А что у него с головой?

– Непорядок. – И дворник для наглядности постучал себя кулаком по лбу. – Работать не хочет. Справки собирает. Субсидии получает. На них живет. Хитрый Хлопов. Хитрый. Светлану Ивановну мучает.

– Да? И чем же?

– Ходит, ходит, цветок носит. А у нее муж. Она хороший женщин. Честный. А Хлопов плохой.

Дворник сморщил лицо, как от кислого, подумал и решительно плюнул в сторону.

– Дворник маленький человек. Незаметный. – Его и без того узкие глаза стали крохотными щелками. – А дворник, однако, все видит. Его никто. А он всех.

– И что же видит дворник? – Маша игриво улыбнулась и погрозила ему пальчиком. – Меня тоже видит?