Кукла Коломбины

– Ну, на землячку мою из Глебова. Наша деревня в Ярославской губернии дворянам Глебовым принадлежала, по ним и у нас всех та же фамилия. А Мария и Прокофий еще и родней нам приходились. Дальней, правда. Мария – не помню уже, как по батюшке – красивая была. Худовата малость, зато шея лебединая. Муж Прокофий любил ее очень, хоть и болела она все время. Сынок у них был. Афанасий. Все учили его, пестовали. Потому он в деревне не остался, подался сначала в Ярославль, а уж потом в столицу. Однажды Глебовы через матушку мою гостинец ему передавали. Мы с ней вдвоем жили. Кормильца давно потеряли, вот мать и подалась в Петербург. Были у нас тут и другие земляки. Звали. Мол, приедешь, поможем устроиться. В деревне без мужика туго, а тут работу какую-никакую можно найти. Вот мы с матушкой…

Нюрка, слушавшая с жадным любопытством, перебила:

– А что гостинец? Доставили?

– А как же! Он – Афанасий Прокофьевич, то есть – коллежским секретарем стал. В люди выбился, значит. Жили они с семьей при горном институте. На Васильевском острове. Афанасий при том институте и служил. Я совсем маленькая была, а помню. Жена у него была и детки. Двое. Все бы хорошо, но Афанасий к рюмке прикладывался. Жена его – Катерина вроде – чаем нас поила и все жаловалась, что муж пьет и домой часто не приходит. Завалится в кабак и сидит там до последнего. Дочка ихняя ходила его искать. Это ж надо! Ребенку приходилось пьяницу домой волочить! А как иначе? Замерзнет где-нибудь в сугробе или изобьют до смерти. Пьяный, он за себя не ответчик, это уж известно.

Нюрка сглотнула невесть откуда взявшийся в горле комок.

– А как девочку звали, не помните?

– Не помню, – потрясла головой Таня. – Я тогда больше о еде думала. У них пирог сладкий был. Все прикидывала, можно еще кусок взять или нет.

Она засмеялась, прикрывая рот рукой.

– Эта женщина на снимке в самом деле похожа на Марию Глебову? – пристально глядя на нее, спросила Нюрка.

– Еще как! Прям одно лицо! Если бы такое могло случиться, я бы сказала, что эта красавица – ее кровиночка. А что? Ты почему интересуешься?

Нюрка пожала плечами и сделала скучное лицо.

– Просто интересно, как в жизни бывает. Вот мы с вами, к примеру, случайно разговорились. Вы фото увидели. Тоже случайно. А на нем как будто ваша землячка.

– Дальняя родственница даже. Только с тех пор мы не встречались. Матушка в семью устроилась на этой стороне. На Васильевский бегать было не с руки. Да нас и не звали. Видать, не до гостей Глебовым было. Афанасий уж помер, поди. А что с детками их стало, вообще неизвестно. Вот судьба какая.

Нюрка взглянула на Танино погрустневшее лицо и вдруг подумала, что, возможно, Рудницкий прав и причина всех преступлений вовсе не там, где они ее ищут.

Что, если корни кроются не в той жизни, которой Ольга Судейкина живет сегодня, а в том времени, когда она еще была Глебовой?

– Ой, Аннушка, гляди-ка! Вот и Феофания Елисеевна! – воскликнула вдруг глазастая Таня.

Вдалеке действительно показалась Фефа с кошелками. Нюрка, торопливо попрощавшись с Таней, двинулась навстречу и вдруг, повернувшись, спросила:

– Вы сказали: детей у Глебовых двое было?

– Ну да. Девочка и мальчик помладше. Дружные детки были. Помню, девочка все на руках мальчонку таскала.

– А имен так и не вспомнили?

– Да какое, Аннушка! Забылись давно!

– Спасибо.

– Да на здоровье, – ответила Таня и недоуменно посмотрела вслед удаляющейся соседке.

И зачем ей имена понадобились? Что с этими глебовскими детьми случилось? Неужто преступниками заделались и их теперь разыскивают? Недаром у Чебневых отец в сыскной служит! Не зря Аннушка с расспросами приставала, ох не зря!

Матерь Божья, сохрани и помилуй!

В заложницах

Бывает так: стоит подумать о чем-то, и все вокруг будто нарочно начинает подсовывать тебе эту самую мысль снова и снова, словно давно копило доказательства, а тут вдруг выложило разом.

Рассуждая об этом, Нюрка не забывала таскать туда-сюда посуду. Маруся попросила помочь перенести тарелки подальше от привезенной утром хлорной извести.

– Постоят и пропахнут. Бывало, и не раз. Посетители жаловались, что хлорка чувствуется на тарелке. Дескать, моете плохо. Рабочим лень было до чулана дотащить, а ты потом отдувайся.

Нюрка сочувственно кивала, продолжая думать о разговоре между Судейкиной и Ахматовой, подслушанном нынче вечером.

Вернее, подслушивать она как раз и не собиралась, но, зацепившись за одно-единственное слово, уже не могла пропустить ни звука, для чего присела на корточки возле их стола, будто бы собирая с пола упавшие салфетки.

– У тебя усталый вид, Оленька.

– Я не устала.

– Что тогда?

– Стоит ли об этом сейчас, здесь?

– Ты же знаешь: если тебя что-то гложет, я всегда готова выслушать.

– Ах, Аня, это совсем не то. Я не могу отделаться от мыслей о брате.

– О брате? – удивилась Ахматова.

Вот тут-то Нюрка и рассыпала салфетки.

– У меня был младший брат, – глубоко вздохнув, продолжала Судейкина.

– Впервые слышу. Ты никогда не говорила о нем.

– Он умер. Давно. Одиннадцать лет назад.

– Бедный. Что с ним случилось?

– Он… учился в училище торгового флота и… утонул во время плавания.