Кукла и ее хозяин (СИ)

Вокруг до сих пор раздавались грохот сидений и топот ног. В проходе валялись раздавленные розы, которые кто-то так и не донес до звезды. Ника, как мертвая, лежала на пустой сцене, и ни один из поклонников даже не подскочил к ней — вот как все были заняты спасением своих задниц. В этом переполохе мы с Глебом кинулись к сцене и забрали упавшее тело. Пачка казалось объемной, однако сама ноша была легкой и хрупкой.

— Дышит… — пробормотал друг, сжимая ее запястье.

— Конечно, дышит, — я отлично ощущал ее сжавшуюся внутри душу.

— Господа, куда вы несете госпожу Люберецкую? — сразу же подлетел к нам работник театра.

— Гримерка ее где? — спросил я, прикидывая, что в этой толкотне путь сами мы не найдем.

— Позвольте, — он потянул руки к девушке.

Нет, больше ее не будут касаться чужие руки.

— Где ее гримерка? — повторил я.

Миг — и, опустив глаза, работник нервно указал за кулисы.

— Проводи, — потребовал я.

Через внутренности театра он нас торопливо провел до двери с золотой табличкой, молча распахнул ее перед нами и стремительно скрылся, стараясь больше не встречаться со мной взглядом. Зайдя внутрь, Глеб захлопнул дверь, а я аккуратно положил ценную ношу на стоящую у стены кушетку и сел рядом. Светлая голова безвольно продавила мягкий бархат — балерина все это время не приходила в себя, словно пребывая в глубоком обмороке. Однако грудь мерно вздымалась, и дыхание было ровным.

Я слегка надавил на ее душу, проверяя, отзовется ли она — и пушистые ресницы мгновенно затрепетали. Ника медленно, как от наркоза, открыла глаза.

— Я жива?.. — пробормотала она. — Как? Почему?..

Дернувшись, попыталась сесть, но тут же схватилась за закружившуюся голову. Мягко надавив на плечи, я уложил ее обратно.

— А ты разве хотела умирать?

— Я уже давно умерла…

Голубые глаза с внезапной грустью прошлись по мне.

— Значит, теперь ты мой хозяин.

— Нет, — возразил я, — ты сама себе хозяйка, я просто храню твою душу.

— А оно того стоит? — тихо спросила она.

Следом гримерка плавно погрузилась в тишину — а вот внутри меня, наоборот, развернулась настоящая буря. Ее душа трепетала как раненая птица — билась, дергалась, словно просясь прочь. Глеба держать было проще, и я знал почему: он хочет жить и никогда в этом не сомневался. Она же уже на самом деле настроилась на другой исход.

— Если захочешь, я тебя отпущу, — сказал я, — но сначала подумай.

— О чем? — еще тише проговорила Ника. — Я же теперь просто кукла. Только тело, без души. Зачем такой жить?..

— Ну как зачем? — вмешался друг. — А запахи, цвета, вкусы! Сердце бьется, ты живешь, ты чувствуешь. Ну а что душа не на сохранении у тебя — так даже и лучше! Я бы сам так ее не сохранил, как он, — и довольно кивнул на меня.

— Ты ведь столько времени сопротивлялась ему, — я снова поймал ее взгляд, — не для того чтобы сейчас сдаться, верно?

Голубые глаза внезапно помутнели, и, смахнув выступившие слезы, девушка молча кивнула. Я же ощутил, как буря внутри меня начала постепенно успокаиваться.

— Жить классно, малышка, — добавил Глеб. — Не рекомендую отказываться от этого так легко. А я дважды умирал, так что в этом вопросе мне можно верить…

Ее губы растянула слабая улыбка.

— Тем более все самое лучшее в твоей жизни только начинается, — с ответной улыбкой заметил я.

«Себя имеешь в виду?» — мысленно уточнил друг.

Ну не тебя же.

В дверь неожиданно постучали.

— Госпожа Люберецкая, — с тревогой раздалось с той стороны, — у вас все в порядке?

— Да, в порядке, — отозвалась она, медленно приподнимаясь на кушетке, и уже гораздо увереннее добавила: — Теперь все в порядке.

Взгляд голубых глаз с теплотой замер на мне.

— Спасибо, — сказала Ника, — я этого никогда не забуду, — и, потянувшись вперед, мягко прижалась губами к моей щеке.

«Мы же еще увидимся?» — в ту же секунду прозвучал ее мелодичный голос в моей голове.

«Ты что правда надеялась отделаться от меня так легко?» — мысленно усмехнулся я.

«Конечно, нет, — следом усмехнулась и моя балерина. — Я же знаю, какой ты навязчивый…»

Когда я выходил из гримерки, ее душа устроилась внутри меня спокойно и умиротворенно, как котенок в новой корзинке.

Вдвоем мы покинули театра. Вечерняя темнота мигом окружила со всех сторон, словно готовясь поглотить нас в себе.

— Ну и как тебе там, не тесно? — вдруг поинтересовался Глеб, кивая мне на грудь.

— Слушай, — я повернулся к нему, — а тебя вообще не напрягает мысль, что, когда я умру, ты тоже умрешь?

— А я никогда и не думал, что тебя переживу, — беспечно отозвался он. — Всегда считал, что умру моложе тебя. Лив фаст, дай янг — и все-такое.

В принципе, да: без меня бы его «лив фаст» закончилось в четырнадцать лет. Слишком быстро, на мой вкус.

— Так что мы с тобой вместе по жизни, и только смерть разлучит нас, — напыщенно протянул мой полудурок. — Да и на фига мне вообще жить без тебя? С кем я буду баб снимать?

О да, это, конечно, самый главный довод.

— Кстати, насчет баб, — с иронией продолжил он. — И как будем ее делить? Может, по-братски? Душа уже у тебя, а тело мне…

— Размечтался, — усмехнулся я. — У меня на нее планы. На всю целиком. Так что облом тебе.