Кубок орла

Над Польшей пронесся всесокрушающий вихрь. Русские солдаты врывались в города как завоеватели, грабили все, что попадалось на глаза, увозили хлеб, одежду, драгоценности. Никем не сдерживаемые войска хозяйничали в усадьбах помещиков. Солдаты напяливали на себя по нескольку пар белья, по нескольку жупанов и шуб, срывали с женщин серьги, запястья и перстни, а когда кто-либо осмеливался подать голос в защиту своего добра, бесцеремонно избивали «буйного ляха» и запирали в подвал.

Петр с возмущением выслушивал жалобы помещиков.

– Да я сих азиатов моих перевешаю! Всех офицеров под суд! Да что же сие? Да вы их пушками, асмодеев[23]! Пушками их!

Этим взрывом негодования обычно и кончалось дело. Паны возвращались по домам, передавали русским начальникам грозные государевы приказы «не соромить короны московской», а через короткое время им снова приходилось ехать к Петру с еще более жестокими жалобами.

Вскоре воеводам стало ясно, что царь смеется над ними и сам держится на чужбине не лучше своих «азиатов».

– Те хоть костелы не трогают, – полные ненависти к «москалям», жаловались паны. – А что сам царь натворил, о том и подумать страшно!

Случилось же так: однажды Петр в сопровождении Меншикова и других ближних осматривал униатский монастырь. Монахи, вначале ворчавшие на «еретиков», помягчели.

– Экселян![24] Еншантэ![25] – восхищался Петр, любуясь росписью, мозаикой и образами, усыпанными сапфирами, рубинами, жемчугом. – Маньифик[26], гром меня разрази! Одно слово – маэсте[27], побей меня Бог!

Перед иконою святого Василия он даже остановился. Такой красоты и такого ослепительного сияния он никогда еще не видал. Венчик был сделан из тонких, мастерской ювелирной работы лучиков платины. Бриллианты, вделанные в них, испускали такой искристый свет, что у Петра замлело сердце.

– Словно бы в лесу стоишь, когда месяц промеж деревьев лучами играет, – мечтательно закрыл он глаза. – Эдакое великолепие! Сан дут[28], от души говорю.

Меншиков, как всегда прилизанный, чистенький, в новом, с иголочки, мундире, плотно облегавшем его ловкий стан, будто в крайнем умилении достал из кармана кружевной раздушенный платочек и приложил его ко лбу:

– Воистину, государь, экселант. Гораздо я сим видением еншантэ. – И, как бы для того чтобы лучше разглядеть икону, вытянул шею так, что губы пришлись вровень цареву уху. – Добро бы, Петр Алексеевич, клад сей… того… Ну на кой ляд этакому добру в еретичном монастыре пропадать?

«Птенец» словно угадал тайные мысли Петра.

– Тише, – шепнул государь. – Я и сам так смекаю…

Меншиков незаметно толкнул царя плечом, почти не слышно, как бы одним взглядом посоветовал:

– Отойди-ка… подальше…

И, когда остался один, грубо пощелкал пальцами по венчику:

– Ишь, обрядили! Словно бы не чернец, а краля какая!

Подскочивший монах схватил Александра Даниловича за руку:

– То не русская церковь, чтоб безобразничать!

– Че-го?! – вытаращил глаза «птенец». – Да ты что же, нашу православную церковь за кружало почитаешь?.. А не хочешь ли ты, богомерзкая еретичная харя, за святотатство кулаком православным попотчеваться?

Петр, делая вид, что очень увлекся стенной росписью, отошел в самый дальний уголок храма.

Сержант и десяток солдат, караулившие у входа, насторожились.

– Слыхали, – полный благородного возмущения, крикнул Меншиков, – как ушаты церковь нашу святую поносят? – И, к ужасу присутствующих, ткнул шишом в лик святого Василия.

По храму пронесся стон. Монахи со всех сторон бросились к Александру Даниловичу.

– Антихрист! Богоотступник!

Солдаты поспешили к светлейшему на выручку. Чернецы встретили их кулаками и градом проклятий. Шум, вопли, стук падающих тел, свист, черная солдатская ругань подняли на ноги весь монастырь. Государь, как бы потрясенный событием, бестолково метался из стороны в сторону и, казалось, готов был разрыдаться. Наконец он побежал за митрополитом. В монастырь в полном вооружении явился военный отряд во главе с воеводой.

Бой прекратился.

Один из старцев с вырванной наполовину бородой подполз к образу святого Василия, проникновенно стукнулся лбом о каменный пол и воздел руки, чтобы приступить к очистительному молебствию. Но вместо этого он разразился неистовым воплем:

– Спасите! Ограбили!

Все, как один человек, воззрились на образ. Несколько мгновений длилась жуткая тишина. Потом митрополит бросился к образу и, не веря своим глазам, со всех сторон ощупал его. Сомнений не оставалось. Святой Василий был обобран дочиста.

– Что же сие? – всплеснул руками царь. – Как же так?

Он обвел всех пронизывающим взглядом. Правая щека его болезненно задергалась, по краям губ выступила пена. «Горазд лицедействовать, – не без гордости улыбнулся светлейший. – Потешь их, потешь, Петр Алексеевич».

– Не выйду отсюдова, – сдавленно, сквозь зубы, проговорил царь, придерживая подбородком запрыгавшее плечо, – пока не найду святотатца. Всех обыскать! До единого! И меня!

Александр Данилович расшаркался перед воеводой:

– Меня первого… Прошу.

– Что вы! – отступил воевода. – Кто посмеет дурно подумать о первом сановнике московского государя?