Кубок орла

Простившись с «птенцом», Петр почувствовал еще большую тяжесть. «Вот я и один, – криво ухмыльнулся он и беспомощно огляделся. – Один как перст».

Царь действительно чувствовал себя одиноким. Положение его было очень опасно. Потеря такого союзника, как Август II, расстроила его планы. Верным другом оставалась только одна Саксония. Но какую помощь могла оказать эта разоренная, бессильная страна? «Только и славы, что союзница, – злобился Петр. – Корысти ни на клюв воробьиный».

Впрочем, государя терзало не только одиночество в войне с Карлом XII. Не меньше томило его положение дел внутри государства.

С каждым часом становилось несомненней, что гетман – доподлинный враг и только ищет случая, чтобы нанести России смертельный удар… А тут еще бесконечные донесения о рекрутах-нетчиках, о поджогах дворянских усадеб, о крамольных набегах ватаг.

Петр шагнул к двери и нетерпеливо кликнул писаря.

– Где вы шляетесь, черти! – набросился он на ни в чем не повинного приказного, примчавшегося в горницу по первому зову. – Пиши, мымра!

Писарь согнулся в три погибели и принялся строчить под диктовку:

«Псковскому обер-коменданту Кириллу Алексеевичу Нарышкину[29]. Понеже мы получили подлинную ведомость, что неприятель уже отсюда в пяти милях обретается, и намерение его, конечно, идти через Ригу ко Пскову, и для того из уезда хлеб и фураж весь забери в город, сколько возможно, и сие немедленно учини, понеже время сего требует».

Отпустив писаря, царь выглянул во двор. За окнами взад и вперед вышагивали караульные. Тишина. Только у сарая, зарывшись по пояс в солому, безусый рекрут, напыжившись, дует в самодельную сипошь[30]. Томительно долгая нотка словно на брюхе подползает к Петру. Царь отрывается от окна и начинает ходить вдоль стен, вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Непомерно длинные руки болтаются в воздухе, вихляется голова, а тонкие ноги спешат, гонят куда-то. Сухие глаза отливают стальным холодным блеском. Нижняя пуговица кафтана держится на одной ниточке, вот-вот оторвется.

С разбегу Петр падает на стул, до боли сжимает в ладонях виски.

– Алексашу, что ли, вернуть? – вслух спрашивает он себя и сам же себе отвечает – Нет, ему нельзя… Он в Дзенцолы уехал.

На дворе кручинные нотки сипоши. Дозорные. Тишина.

«…Куда же пойдет Карл? – снова пробуждается главная думка, всегда, даже в глубоком сне, не дающая покоя. – На Лифляндию? На Смоленск? На Украину?» Царь изо всех сил старается уяснить тайные замыслы шведов. Он знает, что сомнения – главный враг военачальника, и потому во что бы то ни стало хочет докопаться до истины.

«Быть ему на Украине! – решает он наконец после долгих рассуждений. – Ох уж Мазепа! Как бы не заплакать нам от тебя!»

Кликнув приказного, Петр снова усадил его и принялся диктовать распоряжение ближним.

Смеркалось, когда к государю ворвался бригадир Мюленфельд:

– Швед идет!

– Ка-ак?!

– Он уже за Неманом, ваше величество!

По приказу Петра бригадир скорым маршем отправился с двухтысячной армией к мосту. Среди мертвой тишины грянул пушечный залп. Пренебрегая опасностью, Петр бросился к мосту.

Ему преградил путь офицер:

– Ваше величество! Мюленфельд просил доложить, что наши пушки не стреляют. – Он помялся и нерешительно поглядел государю в глаза: – Точно не знаю. А только сдается мне, что бригадир… изменник.

Раздался новый залп. По улицам метались люди, нагруженные домашним скарбом. Крики женщин и ребят, заливчатый плач, грохот пушек слились в один непереносимый рев. Где-то вспыхнуло зарево, за ним другое. И вот уже со всех концов загорелись пожары.

К Петру прискакал верховой:

– Мюленфельд перешел к врагу, ваше величество!

Через два часа Карл во главе своей конницы, насчитывавшей каких-нибудь восемьсот человек, занял Гродно.

Глава 20 В «Парадизе»

Мартовский туман сплющил Янни-саари. Строения нахохлились, стали как бы тучнее и ниже. Маленькими смешными уродцами, точно отражения в стеклянном шаре, снуют по крепости люди. Под ногами противно чавкает грязь. Болото, кое-где покрытое еще побуревшим снегом, дымится едким паром. Грязные воды Невы, Мойки, Охты, Мьи, Ижоры ползут куда-то в темную даль, в пугающую неизвестность.

Людям все здесь кажется чужим, враждебным. Ни полей, ни лугов, которые так любы русскому глазу, ни тихого говора ручейка, ни кручинной песни. И лес не свой, хотя растут в нем как будто родные сосны, береза да ель. Нет, не тот это лес, если не видно и не слышно в нем ни ласкового костра, ни захватывающего дух разбойного свиста.