Тому, какая она сильная — год за годом тянет на себе дом в полузабытой деревне. Без лекарств, без ухода. Из продуктов — только то, что вырастет в огороде, выменяют соседи, да раз в неделю привезёт автолавка.
Тому, как он сильно по ней скучал.
Затем они пили чай, Николай Николаевич вручал подарки — льняную скатерть на стол, бабу на самовар («А то всё чайник да чайник. Давай я завтра самовар растоплю?»), толстую подборку кроссвордов. Шерстяной платок.
А затем он посмотрел на часы, рядом с которым висел выцветший, выгоревший постер какого-то латиноамериканского сериала, и поднялся на ноги.
Начало двенадцатого — подсказали старые ходики над платяным шкафом.
Время.
Николай Николаевич расцеловал бабушку, подхватил тяжёлую сумку, чертыхнувшись снял её, открепил от рюкзака снасти.
— Петровичу привёз, — пояснил он бабушке. — Он мне жаловался, что совсем поломалось у него всё.
Взял в одну руку снасти, накинул сумку на плечо и вышел во двор.
Его ждали пятнадцать дворов. На всё про всё — меньше часа.
Николай Николаевич поправил на спине сумку. Ничего, — подумал он, — сейчас с каждым двором сумка будет становиться всё легче, пока и не станет вовсе невесомой и не отправится в клапан рюкзака до следующего года. Но, — он покосился на снасти, — первый делом зайти к Петровичу.
Его ждали, как и всегда. Везде встречали, обнимали, целовали, крестили. Дети облепляли его, клянча сладости. Он раздавал им по леденцу из карманов бушлата, вручал тщательно запакованные свёртки с подарками, строго грозил пальцем:
— До Нового Года не открывать. Ни-ни!
Затем вручал гостинцы старикам. Те пытались оставаться спокойными, но по сухой пергаментной коже нет-нет да пробегала слеза.
И, разумеется, в каждом доме, ему подносили рюмку мутного самогона.
Николай Николаевич не возражал — когда пить, если не сегодня, к тому же, он знал, сегодня ему не будет никакого вреда от выпивки, что бы ни говорил в далёком городе Петербурге казавшийся сейчас малореальным и каким-то напрочь выдуманным молодой мальчик-участковый, пришедший в их поликлинику в прошлом году.
А народ, получив подарки, начинал подтягиваться к центру посёлка, туда, где, в пяти домах от бабушкиного, стояла красавица-ёлка, уже кем-то наряженная.
Стояли столы с уже открытыми банками солений и маринадов. Мигали цветные лампочки гирлянд. Петрович, обрадованный снастями, уже сидел за столом, задумчиво надувая и сдувая меха баяна и напевая прокуренным голосом под нос:
— Жингл бэлс, жингл бэлс, жингл ове ворлд…
Гармонист остановился, уставился подслеповато на Николая Николаевича:
— Коль, а что такое «ове ворлд»? — спросил он.
Николай Николаевич почесал затылок:
— «Над миром» это по-английски значит.
— Над миром… — задумчиво протянул Петрович, оглядел собиравшихся на площадке стариков и детей, покосившиеся деревянные дома и ударил по кнопкам.
Одновременно на пригорке, в бабушкином доме забили часы.
Раз, два, три… двенадцать.
Наступил Новый Год.
…и, стоя в стороне от всё нарастающего и нарастающего веселья, глядя на детвору, носящуюся по расчищенной площадке возле большой, украшенной гирляндами и игрушками ёлки, он вновь и вновь искал среди детских затылков, знакомый непокорный светлый вихор сына… И с тихой радостью говорил себе, что его здесь нет. В этом году нет. И слава Богу!
Значит, жив. Хоть и не звонит.
Значит — жив. А всё остальное — приложится…
Дети всё водили хоровод вокруг дерева, а он продолжал смотреть.
Круг, ещё круг, ещё один…
Не мелькнёт ли светлый вихор в толпе? Ни раздастся ли знакомый голос?
Круг.
Ещё круг…
И снова раздаётся бой часов, но на этот раз — обратный, перевёрнутый, идущий в иную сторону. И вместе с ним вся деревня, все жители, столы с закусками, гирлянды, взрослые, дети вокруг ёлки взметнулись вверх, чтобы спустя мгновение невесомости полететь вниз.
Они падали, опадали. Опадали как сухие иголки с умершей ёлки.
Опадали, превращаясь в выцветшую мишуру, смятые фантики, старые газеты с никем не разгаданными до конца кроссвордами, в тускло блестящие осколки ёлочных игрушек…
Опадали. Падали.
Раз, два, три.
6. Николай Николаевич проснулся в ледяном пустом доме, дрожа от холода. Несмотря на большое количество самогона вчера, голова не болела. Зато болели ноги.
Как бы не заболеть, — подумал он и начал таскать в печку дрова, лежащие в углу гостиной — заготовка с прошлого года. Заодно заметил, что пара стекол в угловом окне выбиты, то ли ветром, то ли какими-то хулиганами.
Деревянные дома ненадолго переживают своих хозяев, а бабушка умерла уже много лет назад…
Николай Николаевич потряс головой, отгоняя эти мысли.
Надо будет забить досками, — подумал он. А летом приехать на недельку — обновить краску, крышу подлатать, забор поставить, — добавил про себя он, зная, что появится здесь не раньше, чем через год.
Печку удалось затопить с третьей попытки. На полках, затянутых паутиной, нашёлся чайник. Николай Николаевич вышел на крыльцо, чтобы набрать снега для чая. Огляделся.