Ксенос и фобос (СИ)

— Давайте уж поскорее, что ли. А то как-то мне сегодня неуютно. Не пойму с чего.

— Спасибо, вы можете идти, — кивнул Клюев врачу. — Пусть там ребята мои постоят, никого пока не пускают.

Когда дверь за врачом закрылась, он еще вдогонку щелкнул ключом в замке, и снова вернулся на свое место — напротив Кудряшова, в торце длинного стола.

Точно, боятся они. На самую дальнюю дистанцию. Даже не напротив. Ну-ну. Будем, значит, разговаривать? Разговаривать — это не драться и не стрелять. Это для здоровья не вредно.

— Ты тут придремал, похоже, Вить…

Они ждут реакции? Ну, подождем вместе.

— …И не слышал, к какой мысли мы тут пришли. Коллективно.

Пауза. Ну, театр просто.

— Понимаешь, вот муравьи все эти, бактерии и прочее. Они же не просто так сам по себе эксперимент. За ним же наблюдают. Вот Марк, например, банку с муравьями уволок, выпустил у себя где-то, а потом опять к муравейнику — и следит, контролирует, пытается зависимости вывести…

— Вы меня опять усыпить хотите своей наукой? Я же на голову еще слаб. Отравлен я, понимаете? Так что — короче, Склифосовский!

— Так я и объясняю же! Вот кто-то, предположим, опыт проводит. Ну, к этому все ближе получается. И кто-то должен следить, сидеть тут и следить, что и как!

— Ага. Допустим, значит, ты пришелец жукоглазый… И — что?

— А то, что вот ты и есть этот пришелец, — спокойно припечатал Клюев.

Сидорчук поднял брови повыше, сморщив лоб, посмотрел, не понимая, на скотч, удерживающий руки на подлокотниках. Пошевелил плечами, показывая, что — не шевелится ничего, хорошо приклеено. И он, мол, этим очень удивлен. Но он и правда был просто ошарашен:

— С ума сошли все, что ли? Перегрелись по зимнему времени?

— Может быть, может быть. Это и выясняем… Ты лучше скажи мне, что там, в городе?

— Трудятся в городе, все как положено.

— А кем — положено? Скажи мне, Виктор, кем это положено? Что это за чрезвычайная ситуация такая, когда народ ходит на смену, самостоятельно поддерживает режим дня, выходит в патрули, дружинит тут, за порядком следит? Что за идиотизм повседневности чрезвычайной?

— Не понял…

— Да ладно! Не понял. А, скажем, собак ты в городе давно видел? И не удивлялся, поди, что собак нет?

— Собак? Так я даже жил с собаками! Все же знают!

— Вот что брали мы тебя от собачьей стаи — точно знаю. А еще знаю, что собак в городе теперь нет. Ни тех, кто вокруг заводов кормился, ни в переходах подземных, ни на свалках — нет собак. И кошек, кстати, тоже.

— Так, кошки, известное дело — умницы, — усмехнулся Сидорчук.

У него кошек не было никогда, потому что все время в разъездах, в командировках. Но у друзей общался с мягкими пушистыми урчащими когтистыми. Бывало. Тепло с ними.

— Сбежали, да? Поняли, что тут страшно, и сбежали. Из всех квартир тоже. Так?

— А что, думаете, пропали? Как люди, что ли? И у них, выходит, ксенофобия? На это намекаете?

— Ну, термин этот ведь не только людской. У всех животных ксенофобия наблюдается. И поярче, чем у людей. У них же не воспитание, а эти, рефлексы. Но мне думается, что не только в этом деле. Просто их, кошек этих и собак, нет в твоих мозгах. Не нужны они тебе лично, понимаешь?

— Нет. Не понимаю. Бред несете, — уверенно ответил Сидорчук, одновременно раздумывая, как жить, если рядом столько сумасшедших.

— Тут мне аналитики истории разные расписывали. Сказки сочиняли. Ты вместе со мной смеялся над сказками, помнишь? Так вот, это мы, похоже, в сказке сидим, в альтернативе в этой по уши, а не те, кто пропал. Это ведь на нас эксперименты проводят. И мир весь — взятый из твоей головы, Витюша.

— Да вы же меня все знаете!

— Не совсем. Вот, например, Дашка…

— А что сразу — Дашка?

— Ты даже не подумал, что при такой разнице в возрасте, при твоем характере, при ее молодости — да нафиг ты ей вообще сдался? И не выдумывай мне только о любви великой с первого взгляда. Откуда ей было возникнуть, когда она тебя просто боялась, как убийцу холодного? Но щелкнуло у тебя в голове что-то, и пришла она к тебе сама и любит по полной программе. Так ты же ни собак не заметил, разведчик, ни кошек… Ни вот любовь внезапную… Никаких будто странностей.

— Я ее тоже люблю! — дернулся Сидорчук.

— Ну, еще бы ты ее не любил. Молодых-то все любят. А те вот случаи, когда приводил ты народ в зону. Сколько раз, кстати?

— Побольше десяти, что ли.

— То есть, человек двести на круг. Первая странность, что только тебе удавалось туда ходить. Тоже, наверное, из-за любви… А вторая. Хоть кто-то из них потом обратился к тебе? Искал тебя через патрули, через телефонную связь? На блокпосты приходил за помощью? Или ты, сам ты, подполковник — интересовался, может, куда и как они ушли? Что? Вот так вот и ни разу? Тех, кого привел, сохранил, довел до моста, развлекая страшилками нашими — даже и не поинтересовался? Ну, ты точно не человек, Сидорчук. Просто монстр какой-то.