Ксения

Оставаясь на службе у царя Бориса, я рассчитывал на спокойствие и достаток. В последнем сомнений нет, кормят и одевают нас хорошо, а кроме того, есть возможность скопить некоторое богатство и остаток лет прожить без заботы на родине. Царь Борис относится к немецким рыцарям милостиво, к праздникам жалует нас подарками.

Все было бы хорошо, но, кажется, надвигается война. На западных рубежах появилось враждебное войско под предводительством Самозванца. Царь Борис отправил послов в разные страны, уверяя государей, что этот человек не имеет ничего общего с царевичем Дмитрием. Сам же государь обеспокоился, кругом рыскают его доносчики, хватая любого, кто вымолвит слово за Дмитрия, а то и без всякой вины. Голод, мор и прочие бедствия довели простой люд до крайности. Кругом одно недовольство, и среди немецких воинов царит тревога. Все говорят, что скоро нам придется выступать.

Недавно царь разослал предписание, чтобы ко дню св. Симона, 28 октября, все бояре, князья и дворяне с пригодными к ратному делу людьми явились в Москву. Тем, кто не подчинится, он угрожает смертью и лишением имущества.

В Москву уже стекается войско. Несколько сот стрельцов во главе с воеводой Басмановым царь уже послал в Чернигов, так как ожидают, что этот город скоро подвергнется нападению Самозванца. Петр Басманов, по слухам, человек мужественный и решительный, я сам его видел, и он мне понравился, этот воевода может дать отпор бунтовщикам.

Главные же силы, к которым, вероятно, примкнут наши отряды, возглавит знатный боярин Федор Мстиславский. Говорят, у него давние счеты с царем, но теперь Борис призвал его на воеводство, обещал в случае победы Казанское царство и, поговаривают, даже руку своей прекрасной дочери Ксении, которую вот уж много лет безуспешно старается выдать замуж и которая предназначена была юному нашему принцу.

Слухи с западных рубежей доходят самые неблагоприятные. Самозванец переправился через Днепр, и, кажется, ему уступают. Вчера мы с товарищами судили о личности этого человека. Все сходились на том, что он мошенник. Однако Экке Схорп задал уместный вопрос: «Если он мошенник, то почему ему верит польский король, почему многие русские люди готовы его принять? Почему царь Борис так заботится оправдать себя, рассылая грамоты и уверяя, что истинный Дмитрий мертв?» На эти вопросы мы не нашли ответов. Что касается меня, то я уверен в правом деле Бориса. Кроме того, я дал ему клятву, а слово немецкого дворянина крепче изделия из железа».

*

С далекой Выксы, из женского монастыря, привезли инокиню Марфу. Царь Борис принимал ее глубоко за полночь в Престольной палате, тут же была и царица Марья. Спрятавшись в тень, теплой обернувшись шубой, скрывала свой лик, посапывала.

— Садись, Марфа, в ногах правды нет,— сказал Борис.— А может, по старости назвать тебя Марьей?

— Я уж забыла про то,— сурово ответила инокиня.

Много лет прошло с той поры, как звали Марьей, величали царицей, женой грозного царя Иоанна Васильевича, били поклоны, валялись в ногах. Тот же Годунов прямо не смел смотреть, стороной обхаживал. Не любил жену царскую. Он-то, по слухам, и добился, чтоб с малолетним Дмитрием отправили ее в Углич, а уж когда погиб царевич, ее же и обвинил, что недоглядела, постриг в монастырь, где нарекли ее Марфой.

— Как живешь-можешь, старица? — спросил Годунов.

— Да уж живу, доживаю. Зачем обеспокоил-то, царь?

— Глянуть на тебя хотел.

— Больно дорога длинна, чтоб в гляделки играть. Говори сразу.

— А и скажу,— Годунов подошел к Марфе, вперился острым взором.— Слыхала небось, что объявился вор, который Дмитрием себя называет, сыном твоим?

Побледнела Марфа.

— Не трожь ты память про моего сыночка.

— Я разве трогаю? Я-то пекусь об обратном, чтоб не касались святого имени, прошлое не бередили. Нехристям все равно. Ложный Дмитрий тот межу уже перешел, смущает народ, прелестные шлет грамоты. А народ, сама знаешь, словно дитя. Дай ему новую игрушку.

— Чего хочешь от меня, царь? — спросила Марфа.

— Ты мать. Ты память сына должна оберечь. Я все сказал, теперь тебе говорить. Выйдешь перед народом да скажешь. Сама, мол, видала, нету моего сыночка в живых.

Марфа не отвечала.

— Что молчишь-то? Или не так было дело? Иль не видала ты царевича Дмитрия мертвым?

И тут подала голос царица Марья:

— А может, и не видала. Может, сама она все подстроила, младенца невинного подложила, а царевича спрятала.

— Не шути, матушка,— оборвал ее Годунов.— Не до шуток теперь. Отвечай, Марфа, все ли так было с царевичем, как Шуйский докладывал?

Инокиня молчала.

— Ежели так, то скажешь об том народу. Нынче самое время. Пресечь надо ложные слухи.

Царица сбросила шубу, вышла из своего угла, приблизилась. Тучная, с оплывшим лицом, запавшими глазами, она была неприглядна в неверном мерцании свечей.

— Воды, что ли, в рот набрала? — проговорила хрипло.— Сказывай, не то худо будет.

— Не пугай,— угрюмо отозвалась Марфа.— Сами небось напуганы. Ты, Борька, сына моего послал убить, а теперь чего хочешь?

— Я? — Борис задохнулся.— Я?

— А кто же? Кому еще надобно?