Крысолов

Под капотом что-то взревело, машина скакнула вперед, Дарья взвизгнула, инерция вжала нас в спинку сиденья, заставив откинуть головы; мне показалось, что асфальт встал дыбом и через секунду обрушится на нас, прихлопнув машину вместе с водителем и пассажирами. Стрелка на спидометре ушла за цифру сто пятьдесят, за остеклением дверец с бешеной скоростью промелькнули овощебазные корпуса, затем — чуть медленнее — домик у переезда, шлагбаумы и рельсы; мы еще раз повернули, сбросили скорость, взлетели на холм, рухнули в яму и помчались устанавливать рекорд Гробиловки. Паша, автомобильный гений, лихо крутил баранку, стены и ворота гаражей уносились назад под грозный рык мотора, Дарья пищала — не то от ужаса, не то от восторга, — и прижималась ко мне, а я успокоительным жестом гладил ее коленки. Наконец мы обогнали какой-то древний “Форд”, увернулись от встречного трейлера (его шофер с разинутым ртом крутил пальцами у виска) и выехали на Московское шоссе. Паша обернулся, взглянул на наши бледные физиономии и не без ехидства спросил:

— Ну, как?

— Зз-зачем? — выдавила Дарья. — 3-за-чем в-вы это сделали, Пашенька? — Не надо было его подзаводить, — объяснил я. — Насчет того, когда мы доберемся и куда. Теперь он нас вместо Приозерска в Тихвин отвезет. Кирпичников ухмыльнулся, но повернул все-таки на север, а не на юг. От белых “Жигулей” не осталось даже воспоминания.

Мы в бодром темпе пересекли город, сделали остановку в Парголове, понаблюдали, не тащится ли за нами хвост, не обнаружили ничего, выпили квасу и тронулись дальше — на скромной скорости сто десять, притормаживая лишь у постов и засад ГАИ. Минут через сорок Паша начал крутить головой, оглядываться, хмыкать и посматривать в зеркальце, потом сказал:

— Едет кто-то за нами. Катафалк на колесах за пятьдесят штук баксов. За Парголовом привязался. Только не пойму — просто из любопытства или по делу?

Мы обернулись, рассмотрели “катафалк”, и Дарья восхищенно произнесла:

— Ка-а-кой красавец!

— Джип “Чероки”, — прокомментировал Кирпичников, и в этот момент означенное транспортное средство, блистая черным глянцем, пронеслось мимо нас. — “Крутые” поехали, — со вздохом сказала Дарья.

— Щас я их сделаю, этих “крутых”, — отозвался Паша, врубил сто восемьдесят и начал декламировать Лермонтова. Теперь сквозь рев и грохот мотора до нас доносились бессмертные строки:

— Я жертвовал другим страстям, но если первые мечты служить не могут снова нам — то чем же их заменишь ты? Чем успокоишь жизнь мою, когда уж обратила в прах мои надежды в сем краю, а может быть, и в небесах? Под эти стансы мы с ветерком обогнали наглый джип, припудрив его хромированный бампер дорожной пылью, форсировали автомобильный мост над ревущим потоком Вуоксы и в четверть седьмого, как и планировалось, прибыли в Морозное, притормозив у пивного ларька, дабы передохнуть и выпить чего-нибудь освежающего. Там уже обретался хмурый пожарник Петрович, сосал из литровой банки светло-янтарную жидкость и с мрачным видом дул на пену. Я подошел, поздоровался с ним и, по давней традиции, заказал две кружки (вернее — банки), для себя и для соседа.

— Никак забогател ты, Димыч, — произнес пожарник, разглядывая наш пыльный экипаж. Потом отхлебнул пивка и разочарованно покачал головой:

— Нет, бля, не забогател… Гробовастая тачка… Ездит ишшо?

— Ездит, — подтвердил я.

— А брал почем?

— Не знаю. Не моя машина, приятеля.

Петрович поглядел на Пашу и Дашу, угощавшихся фантой, снова покачал кудлатой головой и спросил:

— А девка тоже его?

— Нет, моя.

— Ви-идная… Ну, дай вам бог! А Серегиных убивцев не нашли? Ха-ароший был мужик… Пивом меня угощал… — Не нашли.

— Во жизнь пошла! Ничего найти не могут! У нас, б.., пожарную машину сперли, с брандсбойтом и лестницей — и ту не найти! Как корова языком слизнула! — Он вдруг наклонился ко мне, обдавая сложным запахом пива, пота и солярки, и прошептал:

— Слышь-ка, Димыч, болтался у твоей избы один… и к нам приходил, выпытывал, когда, мол, хозяин будет… Клавка моя пасть разинула и давай выкладывать, что знает и чего не знает, но я ей по сусалам… чтоб, значитца, не болтала лишку… Ты меня, Димыч, знаешь: я чужих не люблю. Ходют тут, б.., выпытывают… — Знаю, — кивнул я и заказал еще одну банку — само собой, для соседа. — А каков он был… этот, который выпытывал?

— Сильно чернявый и в кепке, — пояснил Петрович. — Здоровый жлоб! Был бы похилей, так я бы по его сусалам съездил, не по Клавкиным Мы распрощались и через десять минут достигли ограды моей фазенды. Колдобистую лесную магистраль Паша преодолел с той же изящной легкостью, что и Гробиловку Конечно, машина была у него зверь, но и сам он дорогого стоил, и я не сомневался, что ему суждена блестящая карьера у Мартьяныча. Особенно если он осилит Шекспира с Киплингом.