Крысолов

А кроме того, собрал баул с провизией, сунул в него одежду и книжку о Рыжей Соне, дал Петруше банан и позвонил по известному номеру, сообщив, что раскаты Октября уже добрались из Петербурга в Хамадан. На том конце линии хмыкнули и сказали: “Брось хулиганить, парень!” — и повесили трубку. А тут и Дарья появилась, и вместе с ней — приятные занятия: шарфик снять, пуговки расстегнуть, а то, что под ними, поцеловать. Раз поцеловать, два поцеловать, потом — под ее визг и смущенный смех — расстегнуть что-нибудь еще и вспомнить, что вроде бы собирались на дачу… Времени заняться серьезным делом — увы! — не оставалось. Мы привели в порядок шарфики и пуговки, распрощались с Петрушей (он напутствовал меня мудрым советом “Порр-рох дерр-жи сухим, морр-рячок!”) и спустились вниз. Дежурили в тот день Койот и Три Ноги; сидели на скамейке за песочницей, курили и изображали задушевный разговор. Потом поднялись и не спеша последовали за нами. Дарья рванулась по привычке на остановку троллейбуса, но я ее придержал, сказав, что договорился с приятелем Пашей — заедет, мол, за нами на машине и довезет до места.

— Когда заедет?

— Минуты через три-четыре, — ответил я, взглянув на часы.

— А что за приятель, Димочка? Ты мне о нем не рассказывал.

— Нарочно. Он — Казанова. Страшный ловелас! Боюсь, тебя отобьет.

— Хи-хи… А где он служит?

— По автомобильной части.

— А какая у него машина?

Об этом я понятия не имел и потому пришлось соврать:

— У него три машины. Не знаю, на какой он нас повезет. Думаю, на “Вольво”, а может, на “Тойоте” или… Тут к нам со скрежетом подкатила “Волга” — голубая, слегка проржавевшая, местами побитая и с легендарной фигуркой оленя на капоте. Паша Кирпичников распахнул дверцу, высунул рыжую башку и доложил:

— Транспорт в вашем распоряжении, Дмитрий Григорьевич. Садитесь. — Потом, поглядев на круглые коленки Дарьи и итальянские туфельки, добавил:

— Даму можно вперед!

— Вот уж фиг, — ответил я и запихнул мою птичку на заднее сиденье. Она пребывала в некотором ошеломлении, но салон оказался просторным, чистым, обтянутым светло-серым бархатом, а диванчик, на котором мы устроились, — широким и мягким. Правда, машина тронулась с места погромыхивая и екая, как томимый жаждой верблюд, но на скорости в тридцать пять километров в час подозрительные звуки прекратились, и тряску сменило ровное, плавное покачивание. Неторопливо и величественно мы плыли мимо купчинских многоэтажек, а за нами, в столь же неспешном темпе, следовал белый “жигуль-девятка” под номером Е 8209;701ВБ. Тоже не бог весть что, однако ж не “Волга” в бальзаковском возрасте.

К моей птичке, кажется, вернулся дар речи.

— Пашенька, — сказала она, — вы только, пожайлуста, не обижайтесь, но мы к утру все-таки доберемся в Приозерск?

Паша поскреб макушку, хмыкнул (точь-в-точь, как мой приятель Андрей Аркадьевич Мартьянов) и разразился лермонтовскими стихами, немного подкорректированными к случаю:

— Какое право вам дано шутить святынею моею? Когда коснуться я не смею, ужели вам позволено? Как я, ужели вы искали свой рай в моторе сем? Едва ли! — Он перестал завывать и произнес нормальным деловым тоном:

— Будем не позже половины седьмого. Фирма веников не вяжет!

Дарья, приоткрыв рот, в изумлении уставилась на рыжий затылок Паши, а я начал громким шепотом объяснять ей, что мой друг не только ловелас и спец по автомобильной части, но еще и фанатик изящных искусств. Обожает русскую поэзию, читает в подлиннике Апулея и меценатствует над кордебалетом Театра варьете. Пока я об этом рассказывал (а Паша одобрительно хмыкал и гмыкал), мы добрались до Софийской улицы, широкой и почти безлюдной в этот час. Паша свернул — не налево, к центру, а направо, к окраине, где стояли корпуса овощебазы и где улица упиралась в окружную железную дорогу. За дорогой когда-то была свалка, а теперь тянулись бетонные стены пяти или шести огромных кооперативных гаражей. Я там бывал; кое-кто из моих знакомцев-неудачников держит свои тачки в этих отдаленных палестинах. Мимо гаражей идет дорога к Московскому шоссе, разбитая грузовиками, очень опасная для лиц несведущих и потому получившая название Гробиловки. Есть на ней ямы, есть и камни, а также холмы, колдобины, канавы, пруды и бетонные обломки с торчащей ежиком арматурой. Словом, все, чтобы водитель поседел и выпал в кому.

Итак, “Волга” свернула направо, а рыжий Паша взглянул на зеркальце, где рисовался смутный силуэт “девятки”, и произнес:

— Держитесь!