Крысолов

Впрочем, я всегда ностальгирую на Десятой линии. Тут, в доме за номером тридцать пять, прежде находился матмех, и я успел тут поучиться — до того, как всех физиков, химиков и математиков переселили в Петродворец. Здание бывшего матмеха все еще относилось к университету, но его массивные двери были плотно затворены, а в окнах не наблюдалось признаков жизни. Над дверями висела поцарапанная табличка, на которой я разобрал лишь одно слово — “Научный”, а ниже, на стене, мелом было накорябано: “Одна наука на Руси — не верь, не бойся, не проси!” Несомненно, этот лозунг обладал высшей степенью интеграции и хронологической протяженности; он оставался справедлив и во времена Ивана Грозного, и в кровавую петровскую эпоху, и в период диктатуры пролетариата, и сейчас, в славные годы разгула российской демократии. Повторяя в такт шагам — не верь, не бойся, не проси!.. — я добрался до Малого, свернул направо, проник через арку во двор, приблизился к розовому особнячку, был узнан неусыпной стражей и допущен внутрь. Внутри имелся коридор с выходом к лестнице и парой дверей: одна вела в туалет, а другая — в тренировочный зал (он же раздевалка и аудитория для теоретических занятий).

Оттуда доносился гулкий бас Мартьяныча:

— … Классиков надо читать, обалдуи! Классик что сказал про недотеп-охранников? Не знаете? Ну, так я вам повторю: есть одна хорошая песня у соловушки — песня панихидная по моей головушке! Это о вас, имбецилы! Персонально о тебе, Колян! И о тебе, Осадчий! И о тебе, Груздев! Я что говорил, чему вас учил? Не торчать у дверей, не глазеть на девиц, не строить им рожи, а постоянно перемещаться по торговому залу! Так, чтоб охраняемый объект был под контролем во всех своих частях, а злоумышленник не мог зафиксировать, где в данный момент находится охрана. Ясно, кретины? Запомните: у дверей не охранник стоит, а мальчик напоказ, он же — живая мишень! А настоящий охранник должен появиться вдруг, выпрыгнуть из-за прилавков и полок, как тигр из тростников, и сразу стрелять на поражение! Если злодей с пистолетом, бить в руку — в ту, которая держит пистолет! Ежели с автоматом — бить в лоб! Понятно? — А если он с гранатой? — раздался чей-то робкий голос. — А если с гранатой, любознательный мой, то нужно не палить, а прыгнуть на него, хватать за кулак, где граната, валить на пол и заворачивать руку ему под брюхо. А после кричать: разбегайссь!.. И ждать, когда рванет.

— Так ведь если рванет…

— Если рванет через два тела, последствия будут минимальны. А ты, Груздев, станешь героем, и похоронят тебя на Южном кладбище под залп “Авроры”. Все на сегодня!

И Мартьяныч, отдуваясь и вытирая потный лоб платком, явился в коридоре.

— Приветствую, друг мой! Поднимемся наверх, ко мне, выпьем чайку?

— Спасибо. Я только из-за стола. И сыт, и пьян.

Андрей Аркадьевич сунул платок в карман и уставился на меня внимательным оком.

— И правда, сыт, пьян и нос в табаке… А еще — бодрый, свежий, загорелый и довольный… Ты никак жениться собрался, парень?

— Может быть, — отозвался я, в который раз потрясенный его проницательностью.

— Хм… Ну что ж, пора, пора… Ты — мужчина в самом соку. Только помни, что сказано поэтом… — Он откинул голову, и я решил, что сейчас опять последует цитата из Есенина, но это оказался Багрицкий:

— От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены… — Согласен на супружеские измены. В разумных пределах, конечно. — Все вы так говорите поначалу. А как до дела дойдет… — Мартьянов махнул рукой, и мне припомнилось, что сам он женат по третьему или четвертому разу, и, следовательно, опыта ему не занимать. — Ну, раз чая не хочешь, так прогуляемся? До “Антарктиды”? Я там машину оставил.

"Антарктидой” назывался его магазин на Шестой линии, где торговали холодильниками и прочей “бошевской” техникой. Дойти туда можно было минут за двадцать, и я согласно кивнул. По знаку Мартьянова какой-то рыжий лохматый молодец принес ему плащ-дождевик из кабинета, что находился на втором этаже, и Андрей Аркадьевич, ощупав карманы (на месте ли любимая “беретта” и кастет?), стал облачаться, кивая рыжему и приговаривая:

— Ты, Кирпичников, этого человека запомни… Это Хорошев Дмитрий Григорьич, ба-а-льшая голова! У него в пятке больше, чем у тебя промеж ушей… Он — великий боец научно-финансового фронта, тореадор и ас… Из тех людей, о коих сказано: из тени смерть и солнце встали вдруг, цирк загудел, арена завертелась — ее пронзил фанфары алый звук… Вот ты, Кирпич, знаешь, откуда это? Не знаешь… И потому годишься только палить и баранку крутить. А Дмитрий Григорьич знает… ведь знает же, а?

— Рафаэль Альберти. Бой быков, — откликнулся я и подмигнул рыжему.

Тот подмигнул в ответ и с наигранной вежливостью поинтересовался:

— Чем занимаетесь, Дмитрий Григорьич? В свободное время, когда не бьетесь на финансовых фронтах?

— Откармливаю аллигаторов, — сказал я, и мы расстались, вполне довольные друг другом.