Крысоед

Жуков откинулся в кресле и оглядел редакционный кабинет. Ничего лишнего – карта страны на правой стене, окно слева, где, если повернешь кресло, видны облака и птицы. Зеркало напротив стола Жукова, шкаф с подшивками газет, два стула, два монитора.

«Надо напиться на выходных» – подумал он. – «Должно полегчать». Опять глянул на Валерку и подумал, что у того ведь тоже было письмо-травма. Не такая серьезная, конечно. «Ну вот», – подумал он, – «вместе напьемся». Стало немного легче.

– А можем ли мы вспомнить, Валерий, – многозначительно вопросил Жуков, поглаживая конверт и оттягивая момент, когда нужно будет его открыть – хотя бы одно прекрасное письмо?

Яровой остро глянул на шефа поверх очков и уткнулся в письма.

– Отстань, – буркнул он, – сделал дело – гуляй отсюда.

Смятение Валерки было понятным. Когда они с Жуковым только приехали в столицу и начинали газету с нуля, их детище было “похоже на бутон, который расцветает, благодаря любви и труду, и, расцветая, являет миру свои лепестки-страницы”. Столь пафосную метафору озвучил как-то на планерке главный редактор и только что не прослезился.

Одни страницы-лепестки увяли, не получив читательской поддержки, другие налились соками и стали украшением цветка, то бишь, газеты.

Таким украшением стала страничка «Эмансипанночка» (от француженки «эмансипэ» и гоголевской Панночки). Эта женская страничка первым делом объявила конкурс на лучшее объяснение в любви. И на редакцию, на их головушки обрушился водопад признаний, в коем впечатлительный Валерка чуть не утонул. Потому что одно из признаний было такое! Что Валерка, говоря изысканным слогом, потерял рассудок.

Он стал названивать девушке, что дала в письме свой номер телефона, он стал рассеянным и чуть не запорол важное интервью. Но ведь девушка любила не сутулого очкарика Валерку, а вполне реального седого красавца. И как любила!

В общем, конкурс любительница седых красавцев, выиграла, а Валерка пару месяцев зализывал раны.

Жуков, наконец, перевернул конверт, глянул на адрес. Пятиозерск. Название города вызвало ассоциации с близким морем и почему-то большой химией. «Я там точно не был, может, проезжал?»

– Валерка…

– Отстань! – отчеканил тот.

Когда сегодня утром Жуков прочел криминальную сводку за выходные, то не сразу пошел в кабинет. Оглушенный и расстроенный побрел он по этажу редакции. Столь поганые новости лично ему, журналисту и зав отделом социальных проблем города, принес медленный и шумный факс в приемной.

Редакция занимала несколько кабинетов на этаже, сдавая остальные разным фирмам. Коридор ответвлениями походил на лабиринт. Эти неисследованные повороты и тупики манили Жукова, как дальние страны романтичного юнгу. И сегодня, придавленный милицейской сводкой, он забрел в неведомый тупик редакционного коридора и оказался перед дверью с тусклой табличкой «ООО Деймос».

Пыль лежала на двери фирмы, ни рука, ни нога человека ее давно не открывали. Шустрый паучок оплел косяки и сидел в углу, держась за сторожевую нить, в ожидании мухи-добычи. Но даже мухи сюда не залетали.

Жуков вспомнил, что Деймос – один из спутников Урана и, насколько ему известно, переводится, как «ужас». Как корабль назовешь, так он и поплывет. Фирма «Деймос» изначально была мертворожденной.

Размышления о горе-бизнесменах на время отвлекли Жукова от неприятных мыслей. Он еще постоял, глядя, как дрожит паутинка от коридорного сквозняка, без желания выкурил сигарету, хотя давно уже не курил, просто носил пачку в кармане. И пошел в кабинет, что они делили с Яровым, сидящим эту неделю «на письмах». Еще там, расплющивая окурок о дверную ручку «Ужаса», Жуков подумал: «Надо напиться».

Так. Валерка разговаривать не будет и отвлекаться от паршивых мыслей нужно самостоятельно. Жуков вгляделся в название городка на конверте. Память увела его на юг страны, замелькали заголовки столичных газет, где повторялся набор слов: «Пятиозерск», «Большая Химия», «Эксперимент». И было это лет десять-двенадцать назад.

Что-то там производили полезное и редкое, и у них там добывалось сырье для этого редкого и полезного. Чтобы узнать подробней, надо погуглить, комп включить. А этого Жукову не хотелось, вообще ничего не хотелось сегодня с утра.

– Слушай, что пишут, – начал Валерка, все еще опасаясь, что Жуков вспомнит седых красавцев и победительниц конкурсов признания в любви.

– Уважаемая редакция! Так-так-так… Ага! Вот, – «Уже год я мажу свои пятки мочой»…Ну ясно, свои. Вот только зачем?! Ага, вот зачем,– «теперь пятки у меня стали, как у младенца».

Жуков ухмыльнулся, – И зачем ему младенческие пятки?

– Не ему, а ей. Это Алла Вениаминовна, – заглянул Валерка в конец письма, – «мне семьдесят три года».

Кстати, штампа Пятиозерска на конверте, что вертел в руках Жуков, не было. Только столичный. Написавший просто попросил кого-то, кто ехал в столицу, опустить его здесь в почтовый ящик. Почему столь сложно?

Отрешенно постукивая конвертом по губам, Жуков повернулся в кресле, и немытые окна, с душной столицей за ними, мутно глянули на него.