Крысоед

Намертво пристегнутые наручниками должники вынуждены были звонить родным и знакомым и просить вернуть долг. Телефоны в комнатах раскалялись от эмоций и намокали от слез, когда бедняги-должники умоляли родственников выкупить их у злодеев-спасателей. Злодеи же, совсем распоясавшись, проводили эксперименты с открытыми окнами (была зима) и раздетыми тщедушными должниками. Что напомнило Жукову триллер застойных годов «Семнадцать мгновений весны», и первый материал по этому нашумевшему делу он озаглавил «Гестапо на двенадцатом этаже». И газета отвела под текст целый разворот.

Что же касается Романа, то он, также пришедший по объявлению в 911, случайно (а может и нет) забрел к их главному и заявил, что редакция нуждается в охране. То ли из-за Ромкиной сногсшибательной туалетной воды, то ли редактор и сам об этом подумывал, но он взял Ромкины координаты. Вспомнил же он о Романе, когда соседи по НИИ так уголовно прославились. Потому что, когда главный спросил Ромку, почему тот не идет в 911, тот ответил, что там плохо пахнет. За этот-то нюх Романа и взяли охранять седьмой редакционный этаж от ненужных посетителей. И теперь, прежде чем беспокоить шефа, посторонние граждане должны были пройти эстета-качка Ромку. А он их фильтровал в разные отделы, или просто выставлял, определив, насколько вменяем посетитель.

В приемной главного пахло хорошо. Свежезаваренным кофе. Жуков мельком глянул в зеркало, провел рукой по волосам. Надо сказать, в столице Жуков стал больше обращать внимания на свою внешность, чаще ходил к парикмахеру. Хотя, стыдно признаться, внешность нравилась ему без всяких нюансов и комплексов. И ноги у него длинные, и плечи широкие, и глаза выразительные. И вообще, он молод и силен.

Но секретарь директора, девушка Татьяна к его молодости и длинным ногам отнеслась равнодушно, потому что любила только работу, и вообще была, по мнению Валерки «синий чулок». Она даже не красилась, как положено секретарше. И вообще отличалась грамотностью и надежностью, в чем тоже сказывалась хозяйственность шефа.

– …редакция оставляет за собой право… – вслух прочитала Татьяна с монитора и, мельком глянув на Жукова, сказала,

– Чего ты прихорашиваешься, Жуков, шеф тебя и такого любит.

– А я может не для шефа, а для тебя, – парировал Виктор.

Татьяна повернулась, оглядела его с ног до головы и скривила лицо в гримасе отвращения.

Нет, не любил Жуков с ней заигрывать, ничего хорошего для мужского самолюбия от этих заигрываний ждать не приходилось.

Главный редактор был человек талантливый и газету придумал интересную. А вот что касается художественного вкуса… Впрочем, подобное Жуков замечал и у прочих журналистов, большинство из них видело текст и не видело картинку. Приятели-журналюги могли жить в затрапезных, давно не ремонтированных квартирах, и ваять нетленку на старых, засиженных мухами компах, просто не замечая окружающего убожества.

В кабинете шефа наблюдалось дремучее смешение стилей. На стене, напротив его кресла, висела писанная маслом картина, где-то, метр на метр, в темно-зеленых и коричневых тонах. Судя по тому, как потрескались на ней масляные мазки, явно старинная. А что там было изображено, Жуков так и не разглядел (в подтверждение наблюдения о тексте и картинке).

На столах, где редакционный люд во время планерок раскладывал блокноты, чтоб записывать ценные указания главного, стояли несколько кичевых стеклянных шаров, сантиметров тридцати в диаметре. В них застыли навеки яркие бабочки и божьи коровки. Свою массивную фигуру шеф размещал в резном кресле-троне, тоже старинном, а вдоль стен стояли дерматиновые стулья с металлическими ножками, как в какой-нибудь сельской столовке.

Прочитав письмо Фролова из Пятиозерска, шеф озадаченно хмыкнул,

– Ты чего?

– Сам не знаю, – признался Жуков.

Еще раз глянув на адрес, главный сказал с сожалением,

– Тебе, конечно, в отпуск надо.

Жуков смиренно молчал. Шеф зорко вгляделся в него, как бы прикидывая, долго ли тот протянет, и заключил,

– Ладно, поезжай, но отпуска в этом году не получишь.

– Ну, как же, – заныл Жуков

– Там же море рядом, – шеф мечтательно поглядел на свою мрачную картину, где моря точно не было, – порыбачишь.

– Да не рыбачу я!

– А вот это зря. Я б порыбачил. Иди-иди. Бери командировку, а я тебя зимой еще на две недели отпущу, на лыжах покатаешься.

– Не катаюсь я на лыжах, – возмущенно соврал Жуков

– Да ну тебя, – расстроился шеф, – не рыбачишь, на лыжах не катаешься. Неинтересно с тобой!

Шеф не смотрел на Жукова, уйдя в вычитку полосы. В отличие от многих и многих редакторов, все шестнадцать полос он вычитывал сам.

Прямо в дверях кабинета Жуков, как на штык, наткнулся на понятливые валеркины глаза. Для того не остался тайной ход жуковских мыслей, когда тот маялся в кресле, вздыхал и тыкал в прочную карту пальцем и спичечным коробком.

Придав лицу индифферентное выражение, Жуков вильнул глазами и стал бесцельно выдвигать в столе ящик за ящиком. Левый висок раскалился от буравящих валеркиных глаз, но он держал паузу.

– Жу-ук! – не выдержал Валерка.

Тот не отвечал, продолжая ковыряться в столе.