Крыши наших домов

Подумать и сказать так было легче легкого. Я-то был мальчишкой тогда, курсантом, прибывшим на стажировку. В юные годы о людях вообще судят с неумной прямотой и лихой самоуверенностью. В этом я ничуть не отличался от моих сверстников и, познакомившись с Шустовым, был твердо убежден, что этот человек ясен мне, как огурец.

Когда я прибыл на горную заставу, начальника не было. Его заместитель сказал Шустову: «Курсант Лобода будет моим дублером, его приказы и распоряжения обязательны для всех, как мои». Старшина поглядел мимо меня и спросил: «А товарищ курсант знает, что такое граница? Разрешите идти?» — «Идите», — машинально ответил я, сбитый с толку таким приемом. Старшина усмехнулся в усы и спросил разрешения идти у старшего лейтенанта.

С этого все и началось. На стрельбище старшина объяснял молодым солдатам, как выходить на огневой рубеж и занимать положение для стрельбы. Я заметил, что объяснял он неправильно — нас учили не так, — и, отозвав старшину в сторону, сказал ему об этом. Опять шевельнулись прокуренные усы. Шустов зло кольнул меня своими маленькими глазками и сказал: «Слушайте, товарищ курсант, вы приехали сюда и уедете, а мне с ними служить. Ясно? А учу я их так, чтоб им в горах было сподручнее. Разрешите идти, товарищ курсант?»

Тогда я сказал: «Нет». Меньше всего он ожидал, что я скажу «нет». Он стоял и ждал, что я скажу еще. Два десятка все понимающих солдатских глаз следили за нами издали. А я не знал, что еще сказать, и ни одна мало-мальски подходящая мыслишка, как на грех, не приходила в мою курсантскую голову. Я должен был что-то сказать, чтобы сбить спесь с этого старшины. Но теперь я стоял перед ним и понимал, и чувствовал, что спесь-то сбита не с него, а с меня и что я сам в таком дурацком положении, какое вообще трудно придумать. «Идите», — уже не сказал, а выдохнул я.

Потом я заметил, что становлюсь придирчив к старшине. Меня раздражало в нем все, начиная от усов и кончая службой. Что это за команда: «Смирно! И не шевелись!» Это черт знает что, а не команда, и строевым уставом она не предусмотрена. Я так и сказал ему об этом. Шустов ответил, что подзабыл, должно быть, давно не брал в руки эту книжонку. И смотрел мне прямо в глаза, а в его глазах было: «Птенчик! Да я уставы знаю наизусть, как таблицу умножения. Послужи с мое, дуся ты моя, а потом можешь вякать про знание устава. И ты просто придираешься ко мне. Ты же отлично, сукин сын, понимаешь, что, когда я командую так, у ребят и настроение другое, и нелегкая строевая им легче». Вот что примерно я читал в его глазах и злился пуще прежнего, потому что не я, а он был прав, черт его подери!

Не знаю, случайно или с умыслом старший лейтенант отправил нас на участок вдвоем. Это случилось через неделю или полторы. Мы должны были пройти по всему участку. Коней мы не взяли, пошли пешком, он впереди, я — сзади.

Я шел, глядя на его узкую спину, острые плечи, и думал, что не ошибся. Шустов и впрямь недалекий человек. Ну стоило ли так уж раздухариться, когда старший лейтенант сказал, что мои распоряжения обязательны для всех? Что я, старшину за пивом собирался гонять в Алма-Ату, что ли? Непомерно раздутое самолюбие, говорил я себе, удел неумных людей. Говорил так и выше головы был доволен собственной проницательностью.

Мы провели на участке день, домой возвращались к вечеру, и за все эти часы вряд ли обмолвились десятком слов. Меня даже забавляла эта игра в молчанку. В конце концов, в горах и без беседы хорошо!

Километрах в двух от заставы бежал горный ручей. Утром мы легко перебрались через него, прыгая с камня на камень. Но дневное солнце растопило в горах снег, и теперь уже не ручей был перед нами, а целая река. Струи плясали, извивались, гремели, взметываясь над камнями, с глухим и недобрым рокотом уносились дальше, вниз, и терялись в распадке.

На мне, по чистой случайности, были высокие болотные сапоги. Просто накануне мои «попросили каши», и пришлось отдать их одному солдату — умельцу по сапожной части. Шустов же был в хромовых.

Он сел на прибрежный камень и снял сапоги, засунул в них портянки, начал стягивать брюки. Я нагнулся и зачерпнул полную пригоршню воды — рука сразу онемела, а от ледяной воды заломило зубы, едва я сделал первый глоток.

— Отставить, — сказал я старшине. — Одевайтесь!

Он непонимающе смотрел на меня.

— Вы слышали, что я сказал? Заболеть хотите? Одевайтесь!

— Да я ее тысячу раз босиком переходил, и даже насморка не было!

Возможно, я даже прикрикнул на него. Не помню, как я все это сказал ему, но Шустов начал одеваться. Он даже торопился, спешил, и портянка пару раз выскользнула у него из пальцев. Должно быть, он почувствовал что-то такое, чему сейчас не стоило противиться.

Я задрал голенища сапог и ступил в реку. Даже через резину обжигала эта сумасшедшая вода.

— Забирайтесь на меня, — сказал я. — Ну?