Крыши наших домов

— Плохая, — повторил он упрямо. — Хорошая от пограничника не уйдет. Или вы плохой? Ну ладно, такие разговоры в тягость. Хотите ехать на заставу сегодня?

— Да, товарищ полковник.

— К сожалению, не смогу поехать с вами, — бюро горкома. Приеду завтра. А сейчас поглядите-ка сюда...

Наконец-то!

Он встал, взял карандаш и повернулся к карте. Мысленно я попытался представить себе эти километры, идущие лесами и болотами. Флеровский был уже хмур, его карандаш медленно шел вдоль красной черты.

— Болота серьезные, — говорил он. — Оступишься — вполне можешь пропасть, если не спасут. Лоси тонут, случается. А здесь вот — камни, сплошь валуны. Два озера на участке заставы. Граница проходит по протоке, за протокой уже сопредельная сторона, хутор. О хуторе и хозяине потом поговорим особо.

— Вы сказали, люди трудные там, товарищ полковник.

— Да.

Он отошел от карты и взял папиросу. Спичкой начал запихивать в мундштук ватку. Он опять не спешил.

Я заметил, что обезображенное двумя шрамами лицо полковника было неподвижным, — ранение, скорее всего, осколочное, осколки задели нерв, а врачам в ту пору, надо полагать, было не до красоты. Но глаза у Флеровского, казалось, с лихвой заменяли неподвижность лица. Сейчас они были печальными.

— Да, — повторил он. — Вы тридцать восьмого года рождения, капитан. Значит, и вы не знаете, как мы начинали. Смешно иной раз! Я пришел в армию, и вдруг мне дают миску со щами. Спрашиваю: «Это на сколько человек?» Говорят: «Тебе одному». Мы же в деревне привыкли из одной миски хлебать. Или простыни. Увидел я на своей койке простыню, наволочку белую, пододеяльник и боюсь лечь. Еле уговорили меня. Первый раз лег на простыню, так, поверишь ли, спал, что называется, вполуха: все боялся повернуться и простыню смять.

Неожиданно он остановился прямо передо мной.

— Скажете — старческое? Нет. Я это к тому говорю, что теперь у нас служат ребята, которые знают и видели больше, чем мы в их годы. Время сделало свое дело. У них и запросы больше, и взгляды шире. И нервная система тоньше, сложнее, если хотите. Это не недостаток, поймите меня правильно. Вам будет легче подойти к ним — разница в годах невелика. Но будут там у вас такие деятели... — Он попытался наморщить лоб, вспомнил фамилии: — Аверин, Костюков... Не отдадите им душу, умение, талант — испорченными были, такими и уйдут.

Вот и все, что я узнал о своей будущей заставе. Флеровский не спешил отпускать меня. Видимо, он был неторопливым человеком и, как все неторопливые люди, не одобрял нетерпеливости других. А он-то, конечно, чувствовал, что мысленно я продолжаю подгонять его.

— Старшина у вас будет — золото! Даже больше, чем золото. Таких на всю границу — раз-два и обчелся. Говорит, что думает, за пазухой ничего держать не станет. А вот заместитель у вас молодой, его самого еще воспитывать надо.

Время от времени я все-таки ловил на себе пытливый, изучающий взгляд полковника Флеровского, он уже не раздражал меня. Я мог догадаться, о чем полковник думал в те минуты. Что ты за человек, капитан? Не подведешь ли, как подвел твой предшественник? Не придется ли нам, старшим и по званию, и по опыту, заново обучать тебя великому умению руководить людьми? Ведь ты им теперь и отец, и голова, и — чего уж бояться громких слов! — их совесть. А ежели ты бездарен, как капустная кочерыжка, ох и больно же придется всем нам! Вот, по-моему, о чем думал в те минуты полковник Флеровский. Да он и вправе был так думать. Разве узнаешь человека за сорок или сорок пять минут первого разговора?

Наконец, когда я уже встал и попросил разрешения идти, он сказал, протягивая мне руку:

— Ну, обживайтесь, осматривайтесь и не стесняйтесь лишний раз потревожить начальство.

Сейчас, трясясь в «газике», я припомнил весь разговор с полковником и спросил водителя:

— Старшину на заставе знаете?

Вдруг мой несловоохотливый шофер улыбнулся во всю ширь лица, будто я спросил его по меньшей мере о любимой.

— А кто его не знает! Король среди старшин. Шутка — двадцать пять лет в старшинах! А командует как! Выстроит солдат: «Смирно! И не шевелись!»

— Шустов! — крикнул я.

Водитель от неожиданности резко крутанул баранку, нас тряхнуло. Он поглядел на меня с укоризной: ну чего кричит капитан?

— Так точно, Шустов.

— Евстратий Полиевктович? — все еще не верил я.

— Он самый.

Значит, мне все-таки повезло. Мне очень здорово повезло! И даже начавшийся дождь не мог уже испортить моего настроения.

...Евстратий Полиевктович Шустов, очевидно, и не подозревал, что сыграл в моей жизни немалую роль. Что из того, что наше знакомство было коротким и поначалу неприятным!

В моей памяти до сих пор жил хмурый высокий человек с рябым от оспы лицом, гвардейскими усами, продымленными до рыжего цвета, человек, при первом взгляде на которого можно было сказать: недалекий служака, отлично понимающий, что дальше старшинской должности ему хода нет, и потому злой на все вокруг.