Крыши наших домов

Он старался говорить мягче. Они летят не на увеселительную прогулку. В командировке должна быть особенно жесткая дисциплина. (Кокорев кивнул, улыбнувшись: «И начальство далеко, и соблазнов больше?») Да, вот именно — соблазнов. К тому же, кажется, лейтенанта перевели в погранвойска из ВВС? Кокорев снова кивнул, и тогда улыбнулся Жильцов. Он знает, как там, в ВВС: прилетел, закинул планшетку за спину и пошел обедать, а машиной займутся другие. Здесь не так. Здесь машиной будут заниматься все. И если в эскадрилье одну машину обслуживают двадцать три человека, то там, в командировке, их будет всего четверо: с ними полетит авиационный механик.

— Со старшим бортовым техником Каланджи вы уже знакомы?

Нет, Кокорев еще не был знаком с Каланджи. На аэродром тот укатил сразу же после предполетного осмотра на своем мотоцикле. Сейчас Каланджи уже копался в двигателе, словно утонув в распахнутых створках капота. Наружу торчали лишь его ноги. Жильцов знал: вчера Каланджи тоже возился с машиной чуть ли не дотемна.

В эскадрилье лейтенант Женя Каланджи был любимцем, и никто не мог сказать почему, но стоило кому-то назвать его имя, как другие начинали улыбаться. Так улыбаются, когда речь заходит о славных детях. Впрочем, у Каланджи действительно были большие, темные, круглые глаза ребенка, и весь он, розовощекий, полногубый, никак не походил на офицера.

В свободные от службы минуты Каланджи вдруг исчезал. Где Каланджи? Да наверняка сидит в кафе-мороженом и уплетает четвертую или пятую порцию — его страсть к мороженому вызывала всевозможные шутки, особенно после одного случая.

Как-то несколько офицеров, собравшись, начали вспоминать знакомых девушек, рассказывать, кто как женился, и вдруг Каланджи выпалил: «У меня однажды тоже с девчонкой такая история произошла...» На него вытаращили глаза: у Каланджи — с девчонкой? «Ну да, пошли мы с ней на станцию и на спор съели по три пакета пломбира — кило двести, честное слово». Летчики изнывали от хохота, потом «история с девчонкой» пошла гулять по эскадрилье.

Он мог работать с утра до вечера, без завтрака, обеда и ужина, на своем вертолете или на чужих, просили его об этом или нет. Он страдал, если ему надо было задержаться в городке, в эскадрилье; сразу же после построения он подходил к Жильцову и тоскливо спрашивал: «Я тебе не нужен, командир? Я поеду?» И если Жильцов разрешал, счастливый Каланджи уже через минуту гнал на аэродром на своей «Яве».

И все знали, что если уж двигателем занимался Женя Каланджи, хотя бы просто осмотрел его, полет обеспечен, как говорили, на сто двадцать процентов. Честно говоря, Жильцову даже чуть завидовали, что у него бортовым — Женя, так и говорили: «Чего ему не жить, когда с ним Каланджи».

Все было готово к полету. Ждали командира эскадрильи — сегодня он был ответственным за выпуск. Прапорщик Самохвалов сидел в машине. Жильцову уже доводилось летать с Самохваловым в командировки — угрюмый человек, но дело знает.

Он любил эти минуты перед стартом, перед тем, как машина наполнялась ровным и сильным гулом, когда можно расслабиться — будто посидеть по традиции перед дальней дорогой. Все, что тревожило, раздражало, волновало, — все куда-то уходит, перестает существовать. Связь УКВ уже включена, и можно произнести привычные слова:

— «Горбунок», я — семнадцатый, прошу взлет.

В наушниках голос командира, чуть глуховатый, с хрипотцой:

— Семнадцатый, я — «Горбунок», ветер триста двадцать градусов до семи метров, контрольное висение, взлет разрешаю.

И тогда могучая сила отрывает вертолет от земли, и, как всегда, чуть холодеет внутри — сладкое, не проходящее с годами чувство взлета. Она уже там, земля, метрах в пяти, и кругом ложится от ветра, поднятого лопастями, еще зеленая трава. Жильцов смотрит на приборы: давление масла в норме, гидросистема в норме, все работает на взлетном режиме. Дома, люди — все, что внизу, вдруг начинает уменьшаться в размерах, становится видным то, что не видимо с земли, — крыши, дороги, аккуратно расчерченные поля, озеро, лес за ним, — а добрая сила все поднимает и поднимает Жильцова над обычным земным миром, открывая его словно бы заново.

— Взлет произвел, разрешите задание.

— Ваш взлет 13.15, ложитесь на курс задания, связь по связной станции, доложите...

— На борту порядок. Разрешите отлет?

Все так же похрипывает голос подполковника:

— Связь по связной станции, с вами конец, счастливого пути.

И почему-то Жильцов (может, потому, что, другие выпускающие никогда не говорили «счастливого пути») впервые в жизни отвечает не по-уставному:

— Спасибо, Григорий Петрович.

2. Танцы-шманцы

Пограничный приморский городок, где Жильцов с экипажем должен был провести месяц, был памятен ему по нынешней весне.