Крыши наших домов

— Угадали, — засмеялся Кокорев.

— А если не секрет, что это будет? Двуспальная кровать или письменный стол?

— Люстра, — сказал Кокорев. — Отмою хорошенько, покрою лаком и присобачу к потолку. Потом беру бутылки, отбиваю донышки. В бутылки — лампочки. Вот и все.

— Просто, как все гениальное, — усмехнулся Жильцов. — Вы женаты?

— Бог миловал.

— Когда он перестанет вас миловать, постарайтесь, чтобы ваша жена не выкинула эту люстру на головы прохожих.

— Ну что вы! Мы сдадим ее в музей современного искусства. Поп-арт, слыхали?

Кокорев снова засмеялся и покатил свое колесо дальше, а Жильцов подумал: мальчишка, пижон в лейтенантском звании, — а теперь вот он должен вместо того, чтобы спокойно прожить на «точке» месяц, как нянька возиться с этим кадром. Интересно, знакомятся ли с ними лично кадровики-«направленцы» из округа или довольствуются анкетами и характеристиками?

И совсем неизвестно, что он выкинет: отпросится в кино, а на самом деле пойдет и выпьет, или начнет волочиться за какой-нибудь местной красоткой — парень-то молодой, холостой, даже, пожалуй, красивый. Жильцов рассматривал его, чувствуя, что раздражение не проходит, наоборот, становится прочным. Совсем ни к чему...

За три года он сработался с Бусько так, что во время полета порой казалось, будто этот человек, сидящий справа, как бы становился продолжением его самого, а оба они составляли одно целое с машиной. Это ощущение было и спокойным и радостным одновременно. Теперь оно исчезло. Жильцов еще раз досадливо поглядел на кокоревский чемодан, который, будто нарочно, как назойливая собачонка, снова начал тыкаться в его ноги, и постарался думать о другом. На этот раз — и опять-таки раздраженно — он подумал о майоре Юркове.

В эскадрилье Юрков был человеком новым. Прошлой осенью сюда с Чукотки были переведены два экипажа, появился новый начальник группы регламентных работ и он — майор Юрков. Всех их за глаза начали называть «чукчами». Ребята были славные, много и трудно летавшие, и здесь, на Северо-Западе, где служба была, конечно же, легче, они поначалу чуть распустились. Странно, никто, кроме майора, этого не заметил, и вдруг — бац! — рапорт командиру эскадрильи о задержании присвоения очередного звания штурману звена — «чукче»! «Для меня нет своих и чужих, — сказал тогда Юрков командиру эскадрильи. — Перестал работать человек, как от него требуется, пусть отвечает».

О самом Юркове «чукчи» рассказывали разное, но в одном сходились все: летчик он отменный, в каких только переплетах не оказывался, и ничего ни с ним, ни с экипажем не случалось. Рассказывали, что однажды летал вдоль берега (скалы метров по пятьсот — шестьсот) на сорокаметровой высоте, с моря надвинулся туман, — а в тех краях он сваливается мгновенно, и хоть глаз выколи! — Юрков поднял машину и ухитрился сесть на берегу. Вот как приходилось летать! И командировки там были не по двадцать — тридцать дней, как здесь, а по два месяца кряду и потом, как вернешься, опять на два месяца... И служили там по пять-шесть лет, год шел за два, денег, конечно, навалом, да не в них счастье.

Но те же «чукчи» говорили о Юркове другое: груб, непримирим, прямолинеен. Сейчас Жильцов подумал, что это, быть может, от какого-то комплекса неполноценности, которым человек такого маленького роста неизбежно должен страдать. Сегодняшнее его напутствие было грубым и, во всяком случае, лишним. Будто бы он, Жильцов, сам не знает, как ему держать себя с экипажем. Будто первый раз летит в командировку, а тут — нате вам! — «вплоть до предупреждения о неполном служебном».

И снова Жильцов попытался оторваться от этих, тоже неприятных раздумий, но тут же появились другие. Во-первых, должна приехать мать. Она приедет, а его нет. Ключ он оставил Бусько, но вряд ли мать проживет долго в его квартире: недельку поездит за грибами и брусникой, а потом — обратно, в Ленинград... Отпуск у Жильцова предполагался в октябре, значит, они увидятся только тогда, когда он через Ленинград поедет в Гагры. Здесь в октябре делать нечего, холодно и дожди...

Машина свернула с шоссе — началось поле, в другом конце которого виднелись ангары, здания служб, стеклянная вышка СКП — стартового командного пункта — и антенны над ним. По бокам дороги лежали старые, сношенные автомобильные скаты, лихо выкрашенные в рубчик масляными красками, — в скаты была насыпана земля, и росли цветы. Вертолеты стояли поодаль, на площадках, и еще издали Жильцов увидел свой.

Кокорев перехватил этот взгляд и спросил:

— Стоит на месте? Не улетел?

Жильцов не ответил. Но когда «санитарка» остановилась и офицеры вышли, он задержал Кокорева:

— Давайте покурим минутку. Другого времени поговорить у нас, возможно, и не будет. Я просто не хочу никаких недомолвок.