Крыши наших домов

— Могли. Вполне могли. Собственными ушами слышали, как «хозяин» расспрашивал Чугункова о границе, о местности, о системе охраны. Кое-что ему Чугунков растолковал правильно. Он и впрямь кое-что знал. Только ведь и мы знали, что «хозяин» сейчас пустой, а пойти должен с чем-то. И ждали.

— Долго ждали, — ворчу я.

— Переборщили немного, — соглашается Володька. — Вторая накладка у нас получилась, когда целых восемнадцать часов мы не знали, где он. Мне от начальства нахлобучка за нахлобучкой, а я-то был спокоен. Я понимал: вокруг него мы создали такую пустоту, что выход один — через границу. Как видишь, не ошибся. Откликнулся «Василек».

— А...

— Всё! — решительно обрывает меня Володька. — Мы же договорились — без лишних вопросов. Впрочем, могу еще сказать, что собачку на вертолете не зря кинули. Нашла она в лесу некий сверточек, представляющий, как говорится, большой интерес для иностранной разведки.

— Слушай, — все-таки не выдерживаю я. — Чего ради он поперся именно на моем участке?

— Знание местности — раз, хорошая база на той стороне — два.

— Тиммер?

— А ты догадливый! — хмыкает Володька. — Но теперь все, брат. Остальное лет так через пятьдесят прочитает какой-нибудь писатель в архиве и напишет роман «Кобра не проползла». И обязательно с сероглазым майором, который все видит, все знает и все умеет.

Еще один гость — Шустов.

Он сидит возле меня и осторожно разворачивает ослепительно белый сверток. Это мне! Это черт знает какой неописуемой красотищи торт, выложенный клубникой по розовому крему.

— С меня семь потов сошло, пока довез, — жалуется Шустов. — Поверишь ли, своих собственных детей из роддома выносил, и то так не держал. Костюков этот торт всю ночь сочинял. Специально машину в город за ванилью гоняли и за коньяком для торта. Сто граммов коньяку. Правда, боюсь, что половину Костюков сам употребил для поднятия тонуса.

Первый кусок торта — маме. Она пробует и недоверчиво смотрит на Шустова.

— Вы сказали, это сделал мужчина?

— Да. Наш повар.

Она не верит.

— Ты даже не представляешь себе, какой это повар! — доказываю я ей. — Он умеет делать консомэ с фашотом, котлеты «Марешаль», рыбу под этой самой... бешемелью, фрикассе и гоффре.

— Гоффре делают портные, — говорит мама.

— Ну, значит, что-нибудь в этом духе. Кстати, — спрашиваю я, — как он там, Костюков?

Старшина деловито расправляется со своей порцией торта и отвечает не сразу.

— Домой собирается парень, отслужил свое.

Жаль!.. Помотал он мне нервы, конечно, порядком, но все равно жаль, что не будет на заставе Костюкова.

А Шустов, усмехаясь, рассказывает мне, что на днях ночью, вернувшись с границы, зашел в столовую поесть что-нибудь из «расхода». Вошел и удивился: на кухне свет, чьи-то голоса. Один, узнал он, был голосом Костюкова, другой— Каштаньера, которому Чернецкий приказал принять от повара «дела».

— Ну, а как ты будешь делать печенье песочное «террасики»? — строго вопрошал Костюков, и Каштаньер отвечал, запинаясь:

— Значит, беру тесто ароматизированное... Три четверти стакана джема или повидла.. Ложка сахарной пудры для обсыпки.

— Так. Теперь пирог с рыбной начинкой...

Шустов сидел за столиком и слушал, как идет этот экзамен у плиты. Прошло, наверное, минут двадцать. Экзамен кончился таким внушением:

— Если узнаю, что кто-нибудь из ребят похудеет хоть на кило, головы тебе не сносить. Усек? Теперь бери тетрадку и пиши: Егоров любит котлеты с жареной картошкой. У него день рождения двадцать шестого. Записал? У Иманова день рождения в аккурат седьмого ноября — чтоб был ему бешбармак. Делают его так: берут кусок баранины...

— Сыплют перчик, — громко сказал Шустов.

Костюков высунулся из раздаточного окна, ничуть не удивленный и тем более не смущенный.

— Никак нет, товарищ старшина. Я специально в Алма-Ату, в ресторан «Южный» писал, чтоб рецептик прислали. Так что теперь все по науке.

...Он рассказывает, а мне грустно. Ох, сколько бы я отдал, чтобы вновь оказаться там, на заставе над озером. На моей заставе, на крохотном кусочке нашей земли, который мне сейчас дороже всех мест на планете. И чтоб Шустов и мама не догадались, до чего мне тошно, я ворчу:

— Ты лучше крошки от торта из усов вытряхни. Полторта в усах осталось.

Шустов грустно проводит пальцами по усам.

— Андрюша, — тихо спрашивает он. — Ты после поправки куда хочешь?

— Как это куда? — не понимаю я.

— Ну, обратно, или...

— Конечно обратно, а то куда же? Почему ты меня спрашиваешь об этом?

Шустов глядит в сторону и все приглаживает, все ласкает свои желтые, жесткие, торчащие, как сапожная щетка, усы.

— Так, — говорит он. — С Анной моей поспорил. На усы. Анна говорит, вернется Андрей, я говорю, выше пойдет.

А я уже хохочу во все горло, хотя мне еще болыно смеяться так. Ай да Анна Ивановна! Нет, дружище, готовь бритву, плакали твои пшеничные, прокуренные.

Шустов протягивает мне письма. Их много. Первое в пачке — от Васи Егорова: