Крыши наших домов

— Как вам сказать... Вы приехали, и уже не кисло. Я ждала вас все эти дни. — Она признавалась мне в этом, ничуть не смущаясь, не отводя глаз, только чуть хмурясь. Ей не шла эта хмурая складка меж бровей. — Глупо, конечно, я же знаю, как вы заняты. Сегодня я хотела позвонить вам и еле удержалась. Если бы вы не приехали, я позвонила б завтра. Вас не удивляет такая откровенность?

— Удивляет, — сказал я. — Но ведь и мне самому надо было увидеть вас.

— Надо? — задумчиво переспросила она, и я понял, что попался. Ну, сказал бы — «хотелось», даже «очень хотелось». Это же было совсем другим словом. — Значит, у вас все-таки что-то случилось, Андрей?

— Да.

Она должна была понять, почему я бросился к ней со своим смятением. В конце концов, я не мог держать все это в себе. Нет, мне нужен не советчик. Тут не могло быть никаких советчиков. Мне нужно было соучастие, в моем сопротивлении прошлому. Слишком сильным еще оказывалось это прошлое надо мной, а я должен выдержать. Таким соучастником могла стать только Майя. Не Шустов с Анной Ивановной, не мои друзья, даже самые близкие, даже не мама, а Майя. И я отдал ей письмо. Она поняла, что это за письмо, едва прочитала первую строчку.

— Может быть, мне не надо читать его, Андрей?

— Прочитайте.

Она прочитала.

— Дайте мне еще одну сигарету.

Она курила, морщась, глядя в сторону, на дым. Она была старше меня сейчас, мудрее меня, спокойнее и сильнее. Но ей надо было подумать. Я мог только догадываться, о чем она думает. И все равно не догадался.

— Вы пришли ко мне за советом?

— Нет. Конечно, нет.

— А помочь я вам ничем не могу, Андрей. В таких вещах помощников нет.

— Я знаю.

— Тогда почему вы пришли именно ко мне? Простите меня, но это как-то... не очень по-мужски.

— Нет, по-мужски, — сказал я. — Просто мне больше не к кому было пойти, вот и все. Вы это сами отлично понимаете.

Возможно, я сказал это с излишней резкостью, и Майя удивленно поглядела на меня. А я вдруг почувствовал, что между нами легла полоса отчуждения. Это был не только шаг, отделяющий диван, на котором сидел я, от стула, на котором сидела Майя в неподпоясанном халатике. Полоса все ширилась, все росла с каждой минутой молчания. Я ждал чего угодно, только не этого упрека. Она оставляла меня наедине с самим собой, она не протянула мне руку, не сказала: вот, обопрись на нее, успокойся. Нет, ничего этого не было. Полоса росла, и я уже не мог переступить ее, взять Майю за плечи, не мог прижаться к ее лицу своим. Я встал.

— Вы уже уходите?

— Да, Майя. Дела.

Я второй раз солгал сегодня. Она молчала. Она не задержала меня, когда я пошел к дверям. Я шел как в тумане, мне хотелось вытянуть вперед руки, чтобы не напороться на стенку вместо двери.

— До свидания, Майя.

— Всего доброго, Андрей.

И все. Я очнулся только на улице, уже за калиткой. Машина ждала меня, и водитель дремал, закрыв лицо фуражкой.

— До-омой, товарищ капитан? — зевнул он.

— В правление, — сказал я.

На площади перед правлением стоял старенький, покрытый пылью автобус. Только что началась посадка, и в дверях тяжело поднимались со своими мешками каменские тетки. Должно быть, везут в город картошку на рынок. Тут же стоял Чугунков в своих джинсах. В руке у него был пижонский чемодан с ремнями и наклейками заграничных гостиниц. Я только скользнул взглядом по Чугункову и этому чемодану. «Зачем Володьке Семенову нужно знать, один вентерь был у него тогда с собой или несколько?» — подумалось мне.

В правлении было тихо. Михаил Михайлович сидел один в своем кабинете и, листая бумаги, яростно отщелкивал костяшками на счетах.

— А, капитан! Вот видишь, еще не отсеялись, а уже справки гони. Садись, разговор есть.

— Знаю я твой разговор, — усмехнулся я.

— Это какой же? — сердито спросил он, покосившись на меня.

— Насчет покосов в зоне.

— Ишь ты, какой догадливый! Так как — сговоримся?

— Трава еще не поднялась, а ты уже хочешь заручиться поддержкой?

— А как же! Я очень на эти покосы рассчитываю. Мы нынче еще пятьсот гектар под яровую подняли, где ж тут сена напасешься!

— Ладно, — сказал я. — Косите. Только косарей пущу в зону, а скот не пущу. И вот что: каждый раз сообщать на заставу, кто идет косить, и сколько, и на какое время. И сено, как подсохнет, вывозите сразу же. Скирды в зоне ставить не разрешу.

— Это-то ясно, — вздохнул он. — Вывезем. Я к тебе сам подъеду, уточним участки.

Этот переход от одного разговора — с Майей к другому — с Михаилом Михайловичем о покосах да выпасах был настолько неожиданным для меня, что казалось: сидит перед председателем колхоза совсем другой человек и что-то говорит, о чем-то размышляет. Я словно бы слушал и видел себя со стороны. А в то же время вновь и вновь возвращался в комнату Майи.