Крыши наших домов

— Вот, товарищ капитан, из Ленинграда звонили. Тут записано: товарищ Семенов. Обещал еще раз позвонить в 24.00.

Володька? Что это ему понадобилось? Не может подождать до утра? Пришлось сесть в канцелярии возле молчащего телефона и сидеть так до этих самых 24.00. Он был точен, Володька. И слышимость была такая, что казалось, он звонит не из Ленинграда, а из соседней комнаты.

— Здорово, старый!

— Привет, долговязый! Как это ты вспомнил меня?

— Вспомнил, что у тебя озеро хорошее. Как там рыбешка? Сам ты мне не больно нужен. Клюет рыбка-то?

— Не знаю, Володька, ни разу не выбрался. Поверишь, замотался совсем.

— Свистишь, брат! Так ни разу и не замочил поплавка?

— Ни единого.

— Жаль. А я хотел узнать, как рыбалка.

— Приезжай.

— Нет, старик, не приеду. Тоже времени нет.

— Так какого лешего тебе надо звонить в полночь и узнавать, клюет ли рыба?

— Уж и позвонить нельзя? Может, я по тебе соскучился. Сижу все на работе, дай, думаю, позвоню. А ты сразу лаяться. Нехорошо!

— Ну, не крути. Что тебе надо?

— Что надо-то? Понимаешь, какое у меня к тебе дело... Новая Каменка в твоей епархии?

— Да.

— Значит, это ты сообщил о Чугункове?

— Я.

— Как он там себя ведет?

— Плохо ведет.

— Пьет, что ли?

— Пьет. И еще в зоне вентерь ставил.

— Знаю. Ты сообщил: один был вентерь.

— Да.

— А сколько у него было этих вентерей?

— Еще пять штук. Дома валялись, они их с собой даже не брали.

— Занятное обстоятельство, не правда ли?

— Иначе не сообщил бы. Очень все это похоже на разведку.

— Так оно и есть, между прочим. У тебя там крепко?

Я понял, о чем спрашивал Семенов, и ответил ему в тон:

— На замке.

— Друг Андрюша, сообщи сразу, когда он поедет в Ленинград, а?

— Это просто сделать. Его паспорт в сельсовете, я предупрежу секретаря, чтобы мне позвонили, как он его заберет.

— Гениально, как всегда у тебя, — хмыкнул Володька. — А потом брякни мне или дежурному по управлению. Он передаст. Ну, а насчет рыбалки — я с ребятишками в Фонтанке окушков наловлю в выходной. Для соседской кошки.

В сельсовет я позвоню утром, сейчас там, разумеется, никого нет. Вот тебе и Чугунков! Натворил, выходит, такого, что даже госбезопасность заинтересовалась. Может, поэтому он так долго и торчит здесь, отсиживается, след заметает?.. Я вспомнил его брюки с цветастой нашлепкой на заду и рассказ секретаря сельсовета об английских исподних. Наверное, связь с иностранцами у Чугункова вышла за пределы кальсонного бизнеса, ничем другим я не мог объяснить этот Володькин поздний звонок.

Итак, думалось мне, Чугунков проводил разведку у самой границы. Вентерь и напарник, разумеется, для отвода глаз. Но если Семенов говорит, что Чугунков поедет в Ленинград, стало быть... он вел разведку не для себя? Что ж, я предупрежу не только секретаря сельсовета. Надо связаться с Кровяковым — пусть точно выяснит, когда Чугунков собирается в Ленинград.

На границу я иду сегодня с Василием Егоровым. Он не был на границе с того самого дня, когда в Каменке обгорел его брат. Сейчас Вася немного успокоился. Я несколько раз звонил в наш госпиталь, там есть сведения из Ленинграда: все будет хорошо, парень крепкий — выжил и жить будет.

Мы идем с Василием, и он советуется со мной:

— Товарищ капитан, вы как думаете, что, если я здесь останусь? Ну, в Новой Каменке. С Ленкой и Ваней. Дом построим, и опять же к заставе ближе. Колхоз здесь хороший, а мне на первых порах за двоих вкалывать придется. Ванюшка-то долго не работник.

— А родители как?

— Вот то-то и оно.

Он долго думает.

— Человек, конечно, не птица. Это птенцы так — подрастут, улетят из гнезда, и прости-прощай! Но больно уж Михаил Михайлович зовет. Механизаторов у них не хватает — раз. Ленка буянить начала. Не хочу, говорит, никуда ехать. Замуж, говорит, за тебя пойду, а там как знаешь. Характерец!

— Да уж, — соглашаюсь я, — характерец! Поговорить мне с ней, что ли?

— Не надо, товарищ капитан, — пугается Василий. — Получится, что я вам пожаловался, а она знаете какая самолюбивая! Да ведь так-то подумать, у нее тоже здесь родители.

— А если, скажем, в вашей деревне дом продать, а здесь построить, поближе?

— Я уж думал об этом. Так ведь другой вопрос — захотят ли мои переехать?

Вон у него, оказывается, сколько забот! И я понимаю: теперь ему действительно придется работать за двоих — за себя и за брата, о котором он по-прежнему говорит как о младшем.

Я написал родителям Егоровых письмо. Написал спокойно, скрыв, что Ваня сильно обгорел. «Мы все гордимся вашим сыном, — писал я, — которого вы воспитали настоящим героем». Вася же не мог написать ни строчки.

Наш разговор о будущем кончается, едва мы выходим на границу. Сразу откуда-то налетает комариная стая и уже не отпускает нас. Комары лезут в лицо, и через минуту мы отчаянно чешемся. Комариный звон кажется мне оглушительным. Курить нельзя, да и поможет ли сигаретный дым? К утру я искусан и исцарапан так, будто меня яростно драли дикие кошки. Солдаты выглядят не лучше. И вот так здесь каждый год, с конца весны до конца лета.