Крымский щит

Конечно, не угрюмая злоба часового или унылая молчаливость банки: «Die Sprotten die Baltischen»[30], а… Смущали его: штормовка в лоскутной маскировке, будто ворох палой листвы, каска чёрным горшком, лоснящаяся под фонарем, гетры горного стрелка, – немец, к бабке не ходи.

Татарина даже в форму рядового вермахта уж очень за большие заслуги перед рейхом вырядили бы, а чтобы как у этого, – с унтерским треугольником нарукавной нашивки, мерцающей алюминиевым галуном, – так это всё одно, что в «генералы» произвести. Перебивались «добровольцы» в основном домашним платьем и «трофейной» амуницией с разворованных партизанских складов 41-го года закладки. Недостающее (слыхал Серега в качестве анекдота) ротам самообороны выдавалось с Симферопольского склада утильсырья.

Но почему тогда не бог весть какой ценный склад обмундирования охраняют немцы сами, если врожденной честности татар они, судя по всему, доверяют безоговорочно и всегда, не боятся выставлять их на охрану не то чтобы оружейных, но даже и продуктовых складов?

«Может, там и не обмундирование вовсе… – пытливо прищурился в сторону башни Хачариди, будто надеясь просверлить взглядом её серо-бурую кладку, – …или не только обмундирование, а, к примеру, и радиоаппаратура, которую вроде бы видел вчера дед Михась? И стоит ли тогда, не полюбопытствовав толком, просто высадить склад в небо? Рация отряду даже не «Ох, как!» нужна, а «Мать твою!» как…»

Сергей похлопал по плечу Володю, присевшего у его ног со «шмайссером» на колене.

– Показывай, где тут гулянка.

– Вверх, на горку… – мотнул головой в редкую пока снежную рябь на том краю майдана Володя. – Обойти можно, чтобы не по свету… – добавил он и шмыгнул в жухлый бурьян тесного, как козья тропа, проулка.

– Айда в кино, ребята? – азартно прошептал Арсений, перехватывая под локоть трофейный автомат.

– И что будэм смотреть, товарищ водоплавающчий? – ехидно, с едва различимым акцентом, спросил его Давид Далиев – извечный соперник старшего матроса в деле обхаживания той части санчасти, которая… «направо».

– Это ты у фрица спросишь, как тебя… как его? – переспросил Арсений у Яшки Цапфера.

– Яйцекладущий, – привычно подсказал «ученый» Яшка, исчезая впотьмах вслед за Володей.

– Вот-вот, яйце… – последовал за ним Арсений Малахов и продолжил уже в проулке. – Попросишь кого-нибудь из фрицев, чтобы афишку тебе перевёл. И береги свои…

– Хорош трепаться! – шикнул на них Хачариди.

– Это у них нервное, Арсен… – возник в отсвете фонаря, словно ниоткуда, Валька Кравец.

Замкнул шествие гуськом в почернелом чертополохе молчаливый гигант Иван Заикин.

Ядро «диверсионной» группы составляли пять человек: признанный лидер её и командир Сергей с труднопроизносимой на русский язык фамилией Хачариди, которую переиначили в отряде на Христаради. Причем не столько в шутку даже, сколько для простоты обращения, его «оруженосец» Володя, парочка непримиримых друзей Арсен Малахов и Давид Делиев и Ваня Заикин. В сегодняшней акции к ним прикрепили белобрысого Яшу Цапфера, Вальку Кравца и хронически мрачного Шурале Сабаева.

В стереоскопическом круге сошедшихся линз Эски-Меджит выныривал из ночной мглы редкими освещёнными островками. В них, подкрашенные желтизной электричества, возникали картинки ночного умиротворения: куда-то пробежала через майдан, трусливо поджав хвост, бродячая собака; на половицы террасы упал оранжевый прямоугольник света, и на пороге комендатуры возникла сутулая, поперек себя шире фигура в одних галифе и исподней сорочке, прошествовала вперевалку к резным перилам за известной надобностью…

Длинная тень часового у просевшей, будто обрюзгшей от старости, башни перекочевала справа налево…

И, наконец, в поле зрения Беседина возник, словно восставший над чёрным омутом ночи, гранёный обелиск минарета с круговым балкончиком для муэдзина. Старая мечеть[31], которая собственно и дала название посёлку и которую, как ни странно, вовсе не безбожная советская власть, а новая, «освободителей мусульманства», приспособила под «культурное заведение», высилась на пригорке, будто переглядываясь с руинами древней, неизвестно чьей, хотя и с поздним тюркским названием крепости, что ютилась на крутых склонах горы напротив.

Небольшую, мощённую булыжником, площадку перед мечетью, где правоверные обычно оставляли свою обувь, заслоняли от командира чёрные, частично посеребрённые снегом кроны древних тутовников.

– Что-то они долго возятся, – проворчал Фёдор Фёдорович, отняв от глаз бинокль. – Сколько уже?

– П’ятнадцять хвылын, як крутити почали… – не глядя на часы, отозвался Руденко. – Якщо нічого не трапилося, звичайно.

– Что ж наши тоже посмотреть напросились? – буркнул командир. – Чего не начинают-то?

И будто в ответ на его вопрос, кроны тутовников перед мечетью вдруг прорезали золотые блики огненной вспышки, громыхнуло раз, другой…

Немецкую гранату с длинной деревянной ручкой Арсений метнул прямо под ноги часовому, что крутился возле высоких дверей, завистливо заглядывая в узкую щель между резными створками в облупленной зеленой краске.