Крымский мост

В общем, пока происходили все эти маневры, Олег и Татьяна вели себя так, как будто расстались вчера. А сегодня встретились.

Татьяна, наконец, устроилась и… закурила тоненькую дамскую сигарету. Миров слегка обалдел.

Он нервничал. Он думал, что она заговорит о прошлом, о любви. Но разговор шел о дне сегодняшнем.

– Господи! – торопливо произнесла она. – Что мы сегодня пережили! Ужас какой-то! С утра пришли на работу. Еще темно было. Все в здании боялись снайперов. Представляешь? Само постановление сессии человек писал, сидя в туалете. А печатала его наша машинистка, лежа на полу. Вот такая сегодня была обстановка. Утром стали собираться депутаты. Кто сам пришел. А кое-кого ополченцы привезли. Между кабинетами по коридорам метались посланники Киева. Из Верховной Рады приехал Андрей Сенченко. Тут же Рефат Чубаров из меджлиса. Я его раньше видела. Вполне приличный, сдержанный человек. А тут весь в истерике бьется. По телефону куда-то звонит. К Владимиру Андреевичу заскакивает. И начинает голосить: «Будет море крови!» – Кому-то по телефону: «Вы продались Москве!» Как сумасшедший. Курит! Плюется! Бегает, орет… В общем, дурдом сплошной. Мы, а в аппарате работают в основном женщины, сидим, трясемся. Что будет? Что будет? В окна начали выглядывать. А там дикая толпа. А когда они ринулись на штурм и милиция разбежалась, я поняла: ну, все…

Миров всматривался в ее лицо и только теперь, когда уже прошло несколько минут, заметил, что молодость, красота и уверенность ее – это больше маска, результат усилий парикмахера и косметолога. А за нею скрывается испуганный и даже измученный человек.

И в ту минуту, когда он понял это, его охватило неизбывное чувство жалости и любви. Но он не перебивал, чувствуя, что надо дать ей выговориться.

– Начали регистрировать депутатов. Должно было быть для кворума шестьдесят три человека. А оказалось всего сорок девять. Остальные попрятались. Что делать? Чубаров с Сенченко обрадовались. Нет, мол, кворума. А без него сессия не легитимна. Только отложили сессию, как раздается рев толпы. Это татары, оттеснив наших ополченцев от боковой двери, ворвались в здание. Внизу татар встретили Чубаров и Аксенов. Сказали, что сессия не состоится. Чубаров вопит: «Крым победил! Сепаратистская сессия сорвана! Можно спокойно расходиться!» Тут новость приходит. Двух человек в этой толчее у входа насмерть задавили. Множество раненых. А один татарин прорвался – и сюда, на этаж. В приемную Владимира Андреевича. Глаза стеклянные. Орет как резаный: «Я пришел забрать твою жизнь! Убить тебя! Я – “Правый сектор”! Брал Межигорье Януковича!» Бьется в истерике, как припадочный. С пеной у рта. Похоже, обкуренный… А Владимиру Андреевичу каково?

Она наконец закончила тираду. Глубоко затянулась ароматной сигаретой. Выдохнула:

– Мы дождались, когда все затихло, и тоже стали выбираться. Господи! Что будет? Что будет дальше? Тут такие разговоры идут! Мол, скоро прилетят самолетом и придут «поезда дружбы». Начнут убивать, грабить….

Миров подлил ей в бокал вино и собирался сказать: «Все будет хорошо!» Но так и не сказал, потому что не хотелось врать. Он и сам толком не знал, что будет. А главное – ему самому теперь стало страшно.

Но все-таки решил, что надо переменить тему. Положил свою руку на ее холодную ладонь и произнес:

– Таня! Я к тебе приехал!

Она молча потихоньку убрала свою руку и насмешливо (но губы все-таки дрогнули) произнесла:

– Не прошло и четверти века, как ты о нас вспомнил!

Он потупил глаза. И молчал, пока подошедший официант ставил на столик кофе и убирал посуду.

Он хотел что-то объяснить, посмотрел ей прямо в подернувшиеся влагой глаза. Но она опередила его:

– И куда ты исчез тогда? Я ждала. Писала. А ты пропал! Почему? Отчего?

По ее дрожащим губам, по тому, как обозначились легкие морщинки на переносице, он понял, как ее жжет нахлынувшая старая обида.

– Я ушел тогда вместе с «Адмиралом Кузнецовым». На Северный флот…

– Ну хорошо! У вас, мужиков, долг, служба… Но почему ты не позвонил? Не написал тогда… потом? Я ждала. Спрашивала у ребят. Искала тебя. Господи, чего я только тогда не передумала!

Трудные вопросы. И трудные ответы.

– Мы целый месяц шли в Североморск. А потом… Потом мне сообщили, что ты вышла замуж, – он помолчал секунду, – за Мирослава… – И добавил, чтобы уж все было точно: – За Мымрина.

– Кто же сообщил?

– Были люди. «Добрые»…

– Вот как?! И ты, значит, обиделся? А со мной не надо было поговорить? И у меня спросить, что и как, – в голосе ее опять зазвенела старая боль и обида, – не удосужился за двадцать два года!

Он опустил голову. Что на это скажешь?

– Ты обиделся. И даже не стал интересоваться, что, почему? Хочешь знать, почему я вышла за него? Хочешь? Хочешь?

Он кивнул.

– Я тебе скажу! Когда ты исчез, я, конечно, надеялась. А потом, потом скоропостижно умер папа. От инфаркта. Мне было восемнадцать. И мы остались с мамой вдвоем. В чужом городе. Без поддержки. Без денег. Без работы. И все это, когда мир рассыпался на наших глазах. А я была беременна!

Миров аж подскочил в своем кресле:

– Как?!