Крым-2. Остров Головорезов

Соорудили носилки из подручных средств, уложили на них По­шту. Стас и Воловик, как самые мускулистые, взялись за ручки, а остальные ощетинились стволами. Впрочем, стрелять было пока не в кого — разве что в комаров, атакующих по всем правилам ма­лой авиации.

Подземный ход и раньше, наверное, был замаскирован, а теперь все вокруг густо заросло кустами, и различить, куда лезть, стало и вовсе невозможно. Если бы Телеграф не знал наверняка, никто бы не подумал, что нужная им постройка — капитальный, пусть и по­косившийся, сортир, типичная такая будка, некогда беленая, с ко­сой плоской крышей и кривой дверкой.

— Я же туфли запачкаю, — с тоской произнес Ренькас.

Слова его вызвали всеобщее одобрение и осуждение такого вхо­да в подземелье.

— Спокойно, — веско сказал Телеграф, — только спокойно. Там ничего такого нет, и никогда не было. Маскировка, не маленькие, должны же понимать!

Он распахнул присохшую, скрипящую дверь сортира. Внутри обнаружилось ожидаемое отверстие прямо в бетонном, растре­скавшемся полу. Бандеролька прикинула: никто из них, даже Зя­блик, в него пройти не могли, не говоря уже о носилках с Поштой.

На немой вопрос Бандерольки ответил Телеграф: нажал на не­заметную, укрытую паутиной, выпуклость на стене. Пол начал плавно подниматься, хорошо, что все стояли снаружи. Наконец, образовался люк, достаточный, чтобы туда прошли все, и косые лучи заходящего солнца высветили земляную, но утоптанную лестницу в подземелье.

— Спускаемся, — распорядился Телеграф, — освещения внутри нет, поэтому первый и последний подсвечивают фонариками, остальные ориентируются...

Зяблик тихо фыркнула и спросила:

— Ловушек много?

— Достаточно. Я не все знаю, поэтому пойду вперед.

— Нет, поэтому я пойду вперед. Я выросла в каменоломнях под Керчью.

Не слушая возражений, она скользнула во тьму, и там затепли­ла фонарик — не «динамку», принесенную в каменоломню Банде­ролькой, а самый обычный, с тусклой оранжевой лампочкой. Бан­деролька не смогла бы ориентироваться по этому свету даже в ночной степи. Следом спустился Ренькас, за ним — Стас с Воловиком, потом — Телеграф, Кайсанбек Аланович и сама Бандеролька. Она очень хотела бы идти рядом с носилками, но узкий проход не по­зволял. Бандеролька по команде Телеграфа захлопнула за собой люк, и стало совсем темно. У нее как раз была «динамка», и под ноги впереди идущим лег подрагивающий, но яркий луч света.

В подземелье было влажно и пахло землей, с потолка (метра два) свисали корни растений, похожие на мочало. Дыхание выры­валось белыми облачками.

—  Далеко? — спросил Стас.

—  Нет. За час доковыляем.

Тут внимание Бандерольки, уставшей от душевных терзаний, снова рассеялось. Ей казалось, они вечно шагают по коридору. Пе­риодически приходилось обходить ямы, прижавшись спиной к стене, по узкому — в стопу шириной — перешейку. Изредка из бо­ковых ответвлений веяло холодом, и Зяблик поясняла: коридоры заканчиваются колодцами. Основной ход изгибался и заворажи­вал, одинаковый, монотонный. Иди Бандеролька первой — утра­тила бы бдительность, сорвалась. Потянуло гарью.

—  Мы под лагерем осаждающих, — пояснила Зяблик, — тут вен­тиляция, иначе мы задохнулись бы. Осталось немного.

Пол пошел под уклон, ход теперь пролегал ниже — наверное, под стеной Цитадели. Тишина подземелья по-прежнему наруша­лась только хриплым дыханием: Стасу и Воловику было тяжело. Сделали короткий привал, доктор проверил состояние Пошта — без изменений.

Потом пол постепенно начал идти вверх. Телеграф отдал при­каз: всем молчать. Неизвестно, стоит еще Цитадель Джанкой, или же враг взял ее.

Передислоцировались: доктор остался с раненым, носилки опу­стили на землю. Воловик, Ренькас и Телеграф выступили вперед, готовые драться. Бандеролька и Зяблик шли за ними. Медленно поднялась крышка люка, квадратная, как и предыдущая, и Ренькас отчетливо произнес:

— Ой, блин.

Кто-то, свесив лобастую голову, всматривался в подземелье. Прошел миг, прежде чем листоноши узнали Одина, коня Пошты. Он фыркал, принюхивался и тихо ржал, учуяв хозяина.

На складе было пусто: никого, и все ценное вынесли. Естествен­но, ведь вооружали всех листонош, от мала до велика. Один пере­минался на всех своих восьми ногах, фыркая и изредка издавая короткое тихое ржание. Когда Пошту подняли наверх, в озарен­ную пожарами темноту, конь сунулся к носилкам и лизнул хозяи­на в лицо. Бандеролька немного испугалась: язык у коня был шер­шавый, как терка. Но Пошта вдруг вздрогнул и открыл глаза.

—  Один, — слабо сказал он, — дружище.

Бандерольку швырнуло вперед, к Поште. Она упала на колени, погладила пальцами его щеку — горячую щеку лихорадочного больного.

—  Как же ты нас напугал! С тобой все в порядке?

—  Нет, — четко, но по-прежнему тихо ответил Пошта. — Про­сти, дружище, я умираю.

Повисла неловкая и гнетущая тишина. Заплакала Зяблик. Но для Бандерольки в пустом помещении склада были только они с Поштой.

—  Ты не умираешь! Сейчас мы пойдем в хирургию, и доктор тебя заштопает!