Крылатые

Попадая в организм с воздухом, вирус из лёгких переходит в кровь. Циркулируя по телу, он оседает в предкрыльевой мышце, где вступает в реакцию с белком, ответственным за регенерацию крыльев. Поражает его, и оттого на крыльях выступает такая пигментация. Дальнейшие симптомы – лихорадка и потеря перьев. Это наблюдается практически у всех больных, перья от их крыльев устилают кафель в палатах. Позже вирусу нужно какое-то время, чтобы вернуться снова в лёгкие, но как только он добирается до них, лихорадка прекращается. Больной якобы идёт на поправку, и у него остаётся только небольшая одышка. Тем временем вирус блокирует поступление воздуха в альвеолы, и спустя несколько часов человек задыхается.

Лия прошла все стадии… Два часа назад, в половине седьмого утра, у неё прекратилась лихорадка – она чувствует себя здоровой, лишь дышит несколько с трудом. И волнуется о выпавших перьях, впрочем, она потеряла их не так много.

Два часа… По имеющимся данным, самый стойкий из первых пациентов после понижения температуры прожил часа четыре. Доктору Астару было глубоко противно задавать себе этот вопрос, но тот упрямо засел в голове: «Сколько же протянет Лия?». Да, он понимал, что её скорее всего уже не спасти. А ещё этот приказ вышел совершенно не вовремя.

Ампутация сработает в том случае, когда вирус добрался до крыльев, но не дошел до лёгких. По сути, если удалить пораженный белок, а вместе с ним и крылья, в период лихорадки, то, предположительно, можно спасти пациента, но… Его крылья уже не восстановятся. Никогда. И больной останется инвалидом, навечно прикованным к твёрдой поверхности.

Изувечить, чтобы спасти… И какое бы решение ни приняли доктора, ни за одно из них пациенты им спасибо не скажут.

Но Лие не поможет даже ампутация. Это бесполезно, она на пороге смерти… И, если тронуть её сейчас, это может только нарушить ход эксперимента.

Доктор Гести резко остановился на этой мысли. Потому что то, что лежало за её чертой, было крайне далеко от всех норм врачебной этики и даже банальной морали в конце концов.

Лия сейчас была чистым испытуемым… Как мышь в стерильной коробке. Её заразили, и сразу же поместили в стерильный бокс. И теперь за развитием болезни можно наблюдать и делать выводы, не опасаясь, что на эксперимент повлияют внешние факторы. В зависимости от результатов есть шанс подтвердить или опровергнуть предположения о развитии болезни. У них наконец-то будет информация! Но не будет человека… Нет, это аморально. Нельзя же вот так просто жертвовать чьей-то жизнью!

«Ты серьёзно предлагаешь бросить её на произвол болезни и посмотреть, что же из этого выйдет?!» – спрашивал он сам себя, жмурясь и зевая от усталости. С другой стороны, второго такого же шанса, как Лия, может и не представится.

– Астар Претович.

От неожиданности доктор Гести подскочил на стуле. Так, словно его застали за чем-то как минимум неприличным. На счастье, в дверях ординаторской стоял только уставший санитар… Макс, точно. Его доктор тоже просил наблюдать за Лией, и только потом понял, что у санитара и без того могло быть много забот.

– Что-то случилось, Макс? – Астар повернулся на стуле и жестом поманил парня вглубь ординаторской.

Тот вошёл немного сконфуженно, и остановился за спиной доктора. Было видно, что ему очень неприятно.

– Вы просили сообщать о состоянии пациентки из стерильного бокса каждые два часа. Температура нормализовалась, никаких жалоб. Все показатели – давления, пульс – в норме. Анализ крови ещё не готов, лаборатория зашивается от обилия пациентов.

– Понятно.

Что за дурацкая привычка не называть пациентов по именам? Почему-то именно здесь, в 23-й Небесно-парковой, попавшие сюда – просто «пациент из такой-то палаты», а не «Герман Вилесвич с гнойной язвой». Неужели номер палаты важнее просто… имени. Хотя, какой смысл вдаваться в ненужные дискуссии сейчас? Или, отстаивая право девушки на имя, доктор пытается ублажить свою совесть?

– Присядь, – вдруг, с удивлением даже для себя, сказал Астар.

Санитар немного помедлил, но всё же опустился на стул по левую руку доктора, приставленный боком к столу.

Сквозь наполовину закрытые жалюзи пробивалось осеннее солнце. Утро было светлым и тёплым, совершенно не подходящим к тому, что происходит здесь и сейчас. Доктор видел небольшой кусочек нежно голубого горизонта в почти глухое окно.

– Я… – и зачем он только завел этот разговор, – Ты ведь слышал о постановлении Совета?

– Ампутировать крылья? – парень кивнул, – Конечно слышал, его же зачитывал главврач.

– А, да… – доктор вдруг почувствовал себя неловко, – Точно.

– Процесс запущен. Некоторым тяжело больным крылья уже отрезали – главврач настоял.

– И продолжают резать? Быстро как-то.

– Да…

Они помолчали ещё немного. Было ужасно неловко… На столе под руками доктора всё ещё лежали записи, с ночи горела настольная лампа, и усталость витала в воздухе почти осязаемой. Её очень хотелось разогнать хотя бы разговором:

– И что ты… думаешь обо всём этом? – доктор спрашивал осторожно, словно шагал по тонкому льду.