Крузо

После последнего визита книжного дилера в лачугу пасечника он клал в гнездышко книги писателя Антонена Арто, «любимец нынешнего сезона», ворчал Крузо в пар свежей, почти кипящей воды, которая широкой струей лилась в раковину. Книги назывались «Конец суду Божию» или «Ван Гог, самоубийца по вине общества». Эд, хочешь не хочешь, признал, что чтения Рембо из Арто приводили его в растерянность, и понял, как все-таки мало знал о поэзии, несмотря на свои запасы. «Там, где воняет дерьмом, / пахнет жизнью». Вообще-то убедительно. Только вот до сих пор Эд считал такое «стремление к фекальности» немыслимым – в стихах. «В жизни есть / кое-что особенно соблазнительное / для человека, / и это кое-что / по праву / КАЛ». По-французски все наверняка звучало совсем иначе. Не важно, что об этом думаешь, у Рембо всегда можно чему-нибудь научиться.

Кстати, еще сильнее, чем тексты, подействовали на Эда фотографии автора в приложении (сделанные фотографом по имени Жорж Пастье) – он никогда не видел человека без губ. У Арто губ не было. Подбородок выдавался вперед, нос выдавался вперед, а вместо рта – просто впадина, по которой почти до самых ушей тянулась складка, скорее даже полоска, как бы набросок рта. Если у писателя Антонена Арто и были губы, то наверняка где-то внутри, в смысле, он говорил внутренними губами. Подобная физиономия, хотя и не в столь завершенном виде, запомнилась Эду только по портретам Хайнера Мюллера, автора знаменитого и высоко ценимого у сезов, читавших книги; Мюллер, как постоянно твердил Рембо, якобы сказал: «Арто, язык терзания!», что опять-таки сразу показалось Эду убедительным. И вообще, Рембо полагалось бы в этом месте обосновать сродство и указать на взаимосвязь губ и литературы, но вместо этого он опять процитировал Мюллера: «Тексты Арто – прочитанные на развалинах Европы, они станут классикой».

Но к примеру, будет ли тогда вообще иметь смысл литература узкогубых или безгубых? – вопрос Эда разозлил Рембо. И Эд признал его правоту. Возражение примитивное, результат чистейшего легкомыслия. Да, Эд был в настроении, точнее, даже в примитивном приподнятом настроении, ведь он мужчина, у которого есть К. А у К. есть губы, губы без конца.

Преображение

Двадцатое июля. «…вдруг начинает шептать, встает, поет, проделывает несколько неловких танцевальных движений, глаза блестят. Или когда идет в туалет, среди ночи, выходит из комнаты в коридор, высоко вскинув руки и тихонько прищелкивая пальцами, щелк, щелк, щелк, точно шаги в воздухе… Я имею в виду, она делает это не для меня, не затем чтобы я увидел. Иногда мы как раз держались очень тихо и… Ну как бы сказать? По-моему, ко мне это не имеет отношения, да, пожалуй, и к нам тоже, только к ней одной».

«Вполне возможно, Эд».

«Я никогда не радовался вот так».

«Ты радуешься по-другому».

«После Г. не радовался, старая плутовка».

«Ты нашел Крузо. Нашел меня. Ты не совсем одинок на свете».

«Кое о чем я тебе умолчал».

«Пожалуйста, Эд. Ты же знаешь, я просто лежу здесь, в этой уютной пещерке у моря, и мало-помалу сливаюсь воедино с приливами и отливами. А ты приходишь навестить меня и рассказываешь, то есть ничего лучше со мной произойти не могло, Господи, я имею в виду, лисица в моем положении…»

«Это случилось в наше первое утро. К. словно видение на моей кровати. Словно вымысел. Когда она отводит волосы за ухо и смотрит на море… Так величаво, понимаешь? Она говорит, что ничего не делает с волосами, никаких причесок и вообще, просто волосы, вроде как бахрома, она сама их подстригает, вероятно, перочинным ножиком. Словом, она смотрит в окно, и на ее лице лежит такой предрождественский отблеск, и все вокруг тоже сияет, горизонт, сосны, все-все. И вдруг она спрашивает, нравится ли мне больше вот так». Эд покраснел.

«Ты спал, когда она пришла к тебе в комнату, а? Все было сном, и все, что ты делал, было…»

«…сном. И все-таки я думал, она поэтому больше не пришла».

«Понимаю».

«Да, ты понимаешь».

«В какой-то мере она была первой».

«Да, черт побери».

«Значит, ты будешь думать о ней, отныне и вовек. Она твой дебют, конфирмация, а вдобавок альбом, где ты станешь в будущем собирать свои картины».

«С Г. все это никак не связано».

«Да, Эд, не связано».

«Все, что было с нею, останется…»

«…неприкосновенным».

«Вчера мы ходили на пляж. К. рисовала. У нее всегда при себе альбомчик и перочинный ножик, которым она затачивает карандаш – он всегда должен быть острым, потому-то она все время его затачивает…»

«Расскажи мне, Эд».

«К. захотелось в кино. Там после обеда все время крутят “Лютт Маттен и белая ракушка”, вечером – “Раздели бремя ближнего”, а на последнем сеансе – “Пока смерть не разлучит нас”».

«Мы живем в библейские времена».

«И первая казнь уже началась. Целая рота дезинсекторов выкуривает тараканов из “Отшельника”. Потому только я сейчас и нахожусь здесь, у тебя».

«Спасибо тараканам».