Крузо

Некоторые пытались уклониться от братского поцелуя, но отец такого не допускал. Я видел, как он прижимал губы к их щекам, и тем самым они как бы уже терпели поражение. Всю храбрость, какую им удалось наскрести, чтобы явиться в русский городок номер семь, он вмиг из них высасывал. В итоге оставалось внутриармейское уголовное разбирательство. Когда посетитель исчезал, все зачастую происходило очень быстро. Если виновный сидел у нас в городке, отец приказывал немедля привести его. Снаружи море марширующих сапог, а отец в комендатуре, говорит «три года, Сахалин» или «десять лет, Омск». Я сам никогда этого не видел, приговоры назначались в садовом зале Оскара, как называли комнату рядом. Но примерно так наверняка и было.

Одним глотком Крузо осушил свой бокал.

– Скачка по степи, со всеми проблемами, только настоящий генерал мог ее выдержать. Генерал вроде того, который называл себя тогда моим отцом и, вероятно, называет себя так и сейчас, хотя… – Крузо помолчал. – Он спокойно мог остаться, только вот иногда… Иногда я боялся, собственно не его, а скорее черной бездны, что уходила вверх, в дымовую трубу. Слегка наклонясь вперед, я мог ее разглядеть. Генерал кричал, а я, наклонясь, заглядывал в камин, потом наклонялся еще немного, пока не чувствовал на лице дуновение сквозняка и передо мной не открывалась огромная черная пасть с ее кислым запахом. Иногда я грезил о будущем, когда стану царить там, перед камином, с написанной мною самим книгой; четыре сотни страниц, полных приказаний, и я их зачитываю, скорее тихо и спокойно, как роман, а в помещении полно Буденных, полно добрых, решительных всадников.

Крузо встал и вытряхнул остатки вина в бокал Эда. Эд ощутил чистую, теплую благодарность.

– По-моему, поволжский немецкий делал отца в какой-то мере незаменимым, и нас не переводили отсюда в Союз, как вообще-то обычно происходило с офицерами после трех-четырех лет службы. Все уезжали, мы оставались. Немецкая аномалия в огромном теле Красной армии, как бы за пределами номенклатуры. Маме очень хотелось уехать. Она тосковала по своим родным и по цирку, она ведь никогда не чувствовала себя как дома в русском городке номер семь.

Крузо сглотнул, но успокоился и медленно сложил стихотворение Тракля, будто рассказал эту часть истории до конца.

– Родители всегда говорили с нами на двух языках, по-немецки и по-русски, а иной раз даже по-казахски. Каким-то образом это зависело от помещений. К примеру, на кухне разговаривали по-русски, поэтому я и сейчас думаю, что кок Мике не иначе как русский, но, с другой стороны, там «Виола» с ее бесконечным немецким радио… – Он умолк и словно бы задумался. – Хорошо бы нам хоть иногда затыкать эту «Виолу». Всю эту материковую болтологию, которая не имеет ни малейшего отношения к нам здесь, на севере, к нам и к нашей жизни…

– Все-таки жаль, – осторожно вставил Эд. – Ведь что ни говори, «Виолетта», в смысле «Виола» – самая старая обитательница «Отшельника» и носит имя женщины, которая… ну, то есть ты же знаешь, как в «Преступлении и наказании».

Секунду-другую Крузо пристально смотрел в сторону Эда, как бы не видя его. Потом продолжил рассказ:

– Когда отец познакомился с матерью, она работала в цирке, в Караганде, там было много русских немцев, бывших немцев Поволжья. Размещался цирк в центре города, в большом здании, она показывала нам фотографии. На одной она сама в ярком блестящем костюме, совсем молоденькая, девочка, цирковой ребенок. В армии маму очень любили. Она выступала во всех полках, Маша, Манечка, талисман, танцовщица-канатоходка, это искусство каждый солдат победоносной Советской армии должен увидеть хоть раз и так далее, ты же знаешь, русские любят цирк. Кое-чему она и меня научила, маленьким трюкам, хотя я был слишком мал и неловок. А вот Соня много чего быстро освоила.

После моего рождения мама сильно захворала и некоторое время не выступала. Не хотела больше ездить на гастроли, вообще ничего не хотела, так позднее рассказывала мне Соня. Но потом все же опять начала выступать. Я уверен, ее уговорил генерал, то есть человек, который разыгрывал перед нами отца. Просто ему это было выгодно, укрепляло его положение в войсках. Поскольку не во всех полках имелись высокие залы, мама часто выступала под открытым небом, на учебных плацах, засыпанных песком или выстланных солдатскими тюфяками. Для страховки растягивали маскировочные сети, между осветительными мачтами на плацу, фонари там горели постоянно, всегда и всюду. Как на праздниках или войсковых парадах, офицеры сидели на трибуне, а солдаты выстраивались вокруг, рота за ротой…

Голос Крузо изменился, теперь он говорил о своей маме.