Крутые перевалы

— Ты наш!.. Ты сын Сапрона? — спрашивали они, глядя на студента.

Старшина легко вскочил в седло и вместе с Тимолаем ускакал в улус. По берегу четко стучали каменно-крепкие копыта резвых монголок.

Камасинцы подались назад, но все еще медлили.

— Угостить надо, — сказал Самоха Стефании. Он вытряхнул из куля десятка два французских булок и, широко взмахнув длинными руками, позвал:

— Подходи, друг, знаком будем!

Увидев хлеб, камасинцы заколебались.

— Берите, берите, — совала Стефания булку в руки высокому улусянину.

Камасинцы разделили булки, а затем каждый из них смерил глазами женщину.

— Вот конфеты, — старалась она. — Вот Додышев, он расскажет зачем мы приехали.

Солнце скатилось в зеленеющую тайгу. От Ширана потянулся к небу сизо-голубой туман, и камасинцы, поборов страх перед старшиной и духами, все еще слушали и спрашивали Додышева. И наконец, когда их осталось не больше десятка, в кругу поднялся высокий худогрудый половинщик Алжибая Парабилка. Острые скулы камасинца дрожали, глаза робко бегали.

— Вы уедете, а нас проклянут Фанасей и Аёзя, — сказал он. — Чекулак и Джебалдок вот уже вторые сутки лежат привязанные к деревьям… Их пожирают комары и сырость… Разве вы хотите, чтоб и нас так же наказал старшина?

— Мы арестуем вашего старшину! — волновался Додышев.

Его взял за руку Севрунов.

— Вы полегче на поворотах. — И все поняли, что такт зверовода только на пользу делу.

* * *

Предутренний голубой мрак повис над заречными хребтами. Под узорчатой сеткой туманов дремали улус и Шайтан-поле. Где-то за темными чащобами бродило солнце. Слепая тишина не нарушалась легким ветром. Только неуемная Сыгырда, со свойственным ей буйством, гнала кудряво-серебряные волны к степям и дальше, к Ледовитому океану, будто стремясь разогнать на нем вечно блуждающие ледяные караваны. Река сердилась на здешнюю непробудность, в этот неурочный час она металась на отвесные граниты противоположного берега и оттого была величественнее, чем днем.

Севрунов почти в упор наткнулся на Стефанию. Она сидела на выпученном камне, накинув на плечи тужурку, и следила за пролетающими волнами. Тяжелые волосы женщины плотными кольцами перевешивались через ладонь приставленной ко лбу руки.

— Не раздавите, — предупредила она.

— И вы не спите?

— Нет, люблю встречать восход солнца… А вы что бродите?

— У меня зуб… Вы, Стефания Никандровна, Додышева не видели?

— Нет, а что?

— Значит, уплелся с Самохой к родичам… Ведь они нарочно и легли около костра.

Сначала похожий на отдаленный ветер, а затем совершенно явственно до них долетел собачий лай.

— Не наши ли там влопались? — встревожилась Стефания.

— Возможно.

По вершинам лесов загудело пулеметной россыпью.

Где-то кричали люди, отбиваясь от собак. Женщина оглянулась на соседа и растерянно спросила:

— Вы, Александр Андреевич, любите природу?

Он присел на краешек камня и откинул назад взлохмаченную голову.

— Признаться, она мне несколько надоела, а теперь опять потянула, — заговорил он. — Ведь почти пятнадцать лет по северу шлялся.

— Звероводом там работали?

— Какое! — отмахнулся он. — Это в последние годы, а раньше кооператором был, рыбаком, разведчиком и кто знает чем.

— Вы сибиряк? А где учились?

— Самоучкой, — ответил он.

От излучины, что виднелась на изгибе реки, показалась долговязая фигура, а затем еще три маленькие, широкие.

— Это Самоха! — Стефания, дрожа, сжала жилистую кисть руки соседа. — Смотрите, ведь они ходили на выручку.

Самоха размашисто бросил свою одноухую шапку и повалился на сухую траву. Светало. Маленькое старушечье лицо охотника отсвечивало обильным потом. Додышев же подталкивал двух низкорослых молодых камасинцев, руки которых еще были завернуты назад.

— Развязывай! — попросил он Стефанию и Севрунова.

И когда шатающиеся на ногах ребята были освобождены, Самоха разразился потоком проклятий на улусных собак.

— Да будь я трижды проклят в утробе матери! Было совсем спороли… Их пришли вызволить, а они трусу праздновать… А тут эта собачня, как мошка, братец ты мой… Ладно, посконные штаны, да сук попался под руку.

— Могли бы и не штаны порвать, — пошутил вышедший из палатки Пастиков.

— А што ты думаешь! Ведь вон там какие жеребцы у старшины-то, — уже смеялся Самоха. — Кэ-эк они ухватились, штук пять, да ошкур и пополам, да только бродни и удержали, а то бы голый явился домой.

* * *

Алжибай и Аёзя пили араку. В просторной юрте старшины бродил мясной и табачный чад. По другую сторону камелька сидела с закрытыми глазами шаманка и бормотала непонятное. Маленькая женщина с большим животом в третий раз жарила сохатиную печенку и в третий раз ставила перед гостями туес со свежей аракой. Это была Улям, жена хозяина улуса. Все пили через край и слюнявили большие куски печенки в мясистых пунцово-красных губах.

За юртой сын Алжибая, напоминающий телосложением отца, ладил седла, две скотницы старшины доили коров.

— Русских прогоним, — мигал единственным глазом Аёзя. — Наш народ маленький, но мы погубим их зверей ядовитыми травами, погубим людей набегами.