Крутые перевалы

Я благодарно улыбнулся ему, вытирая рукой пот со лба. Теперь, на обратном пути, мы разговорились.

— Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

— Как же не знать свой родной язык? Я ведь из матушки-Расеи, сибиряк. Ты, вижу, тоже из наших. На этом ноевом ковчеге кого хочешь встретишь!

Он замолчал, задумался. Видимо, мысли его были сейчас далеко.

Воспоминания о родных местах, где ты родился и вырос, никогда не тускнеют. Они всегда удивительно свежи, сохраняются до мельчайших подробностей. Но люди, как я убедился, по-разному хранят память о них. У каждого своя примета, свой взгляд, свое отношение к местам, где ты появился на свет, провел детство, юношеские годы.

Иногда бывает достаточно нескольких слов в беседе с земляком, пусть даже не близким, чтобы вдруг у тебя заблестели глаза, чтобы трудно стало дышать от волнения, на миг разгладились угрюмые складки на переносице и исчезло подавленное настроение.

Так было и у меня, когда я ближе познакомился с земляком-матросом. Сидя на кнехте, он рассказывал мне о родных местах, о красотах деревни, где родился, о своей службе в молодости на военном корабле.

Спросил, откуда я. Мой ответ заставил теперь его удивиться. Оказывается, он много слышал о Хотинском восстании, о смелых делах буковинских крестьян, мужественно защищавших несколько дней в Клишковцах «сельскую республику» от румыно-боярских оккупантов...

Это было просто поразительно. Плыть на бельгийском корабле где-то в Средиземном море, находиться за тысячи километров вдали от родины и встретить здесь человека, который знает такие подробности из жизни твоих родных мест!

Сразу же этот человек стал мне как-то ближе и дороже.

— А можно знать ваше имя? — спросил я с волнением в голосе.

— Зовут меня Федором. Фамилия — Галаган.

Услыхав мой грустный рассказ о том, сколько я уже успел хлебнуть горя только за последний год в, Канаде и Америке, Галаган спросил о моих дальнейших планах. Когда я сказал, что не знаю, к какому берегу пристать, он присвистнул, печально покачал головой.

— Словом, не знаешь, где бросить якорь? Да-а‑а. Мотает нашего брата жизнь, как волна щепку. Не каждый выплывает. Но ты не дрейфь!

Галаган опять задумался. Неожиданно начал тихонько напевать на мотив старой солдатской песни «Было дело под Полтавой». Я запомнил только четыре строчки:

Я иду, куда — не знаю,
Все равно — куда-нибудь!
Что мне в том, к какому краю
Приведет меня мой путь...

Эти слова будто имели меня в виду, относились к моей судьбе.

Долго проговорили мы с ним в тот вечер, пока он не заступил на вахту. Это был интересный человек. Многое он повидал за свои сорок пять лет, узнал вкус жизни, которая далеко не всегда была сладка.

Оказывается, он плавал матросом на броненосце «Потемкин», команда которого восстала в 1905 году и присоединилась к революционным рабочим. Галаган был политически грамотным человеком, разбирался во многих сложных вопросах. Он много рассказывал о своих боевых товарищах — Григории Вакуленчуке и Афанасии Матюшенко, руководивших восстанием на броненосце.

Хотя с момента восстания прошло много лет, Галаган помнил абсолютно все, что произошло на корабле.

— Такое, братишка, вовек не забудется до самой смерти, — говорил он. — А знаешь с чего все началось? Вот послушай живого потемкинца. Потом своим деткам, может, расскажешь.

Закончив рассказ о судьбе броненосца и своей, он широко улыбнулся, подмигнув мне, затем добавил:

— Послужит малость еще медный котелок, — и постучал пальцем по голове. — Вот из дому пишут, чтоб возвращался в родное гнездо, когда контракт кончится. Братья зовут, в письме сообщают: «Жизнь другая сейчас настала. Советы хороши. Государственная забота о народе настоящая имеется. Только богатеев, кулаков не милуют и контру всякую»...

Узнав, что я просидел в США за решеткой девять месяцев и выслан за распространение листовок на автомобильном заводе Форда, он дружески похлопал меня по плечу, сказал:

— Выходит, мы с тобой одного поля ягода. Ты, Сема, духом не падай. Про Ленина слыхал? Будет порядок! Вот! Пока же овладевай нашим моряцким делом. Вижу, из тебя толк будет. Ты настырный, злой на работу парень. А море таких любит.

В небе над самым «Ваном» зажглась первая звезда. Быстро спускались сиреневые сумерки. За кормой уже не так резко различался пенистый след. Серо-жемчужной становилась морская равнина. В смуглой мути терялся горизонт. На носу судна вспыхнул электрический фонарь...

Галаган терпеливо учил меня, как он выражался, моряцкому делу. Объяснял названия различных деталей и приборов на корабле, их назначение.

О ветрах и штормах на море Галаган целую лекцию прочел. Принес он однажды из своего кубрика потрепанную книгу с промасленными, захватанными и кое-где оборванными страницами. Это была старинная лоция. Он раскрыл ее на какой-то странице с закладкой и громко прочитал мне так, будто его слушала вся команда: «Ветры от норд-веста и веста всегда сопровождаются мрачной погодой и дождем».

— Понял? Что такое вест, знаешь?

— Нет, — признался я.