Крутые белые парни

– Какая ерунда! Эти болтуны забудут обо мне так же быстро, как они все это написали.

– Ты в порядке?

– В полном, клянусь тебе. Повязку с глаза я уже снял, но на физиономии у меня полно царапин, а на левой ноге – повязка. Нога еще отечная и немного болит, но, кажется, я оказался крепок, как бык. Ламар не смог меня убить. Правда, ради справедливости надо сказать, что и я не смог убить его.

– Бад, когда мы увидимся? Я так хочу быть с тобой. Я ужасно по тебе соскучилась. Я хочу ухаживать за тобой.

– Да что ты? Не надо за мной ухаживать. Радость моя, со мной все в полном порядке. Я же тебе сказал, я скоро поправлюсь – это вопрос нескольких дней, вот только царапины затянутся. Ты подождешь, правда? Мы же с тобой так близки.

– Бад, значит, ты все-таки решился? Мы только пока не вместе, а потом ты собираешься быть со мной навсегда? Я не могу вынести саму мысль о том, что нам придется расстаться. Я так боюсь, что ты переменишь свое решение и вернешься к жене. Ведь тебе легче так поступить.

Бад знал, что он никогда не обещал ей оставить свою семью. Он не смог бы заставить себя это сделать. Разница была, может быть, не очень велика, но граница между двумя решениями очень четко пролегала в его сознании: между банальной супружеской неверностью и нарушением обетов.

В то же время в голосе Холли звучала такая покорность, такое желание и такое отчаяние. Как она может так сильно любить его? Она что, сошла с ума? Что произойдет, когда она увидит его таким, каким его видит Джен? Увидит, что он малоподвижный и инертный, нелюдимый чурбан, который дает слишком мало, но не забывает многого требовать, который в свободное время обожает копаться в своем оружии. Это его несколько напугало. Но он ничего не сказал Холли, чтобы не обидеть ее и не причинить ей боль.

– Нет, я как раз занят тем, что работаю над этим. Ты знаешь, когда эти ребята стреляли в меня, я думал о тебе.

– Здорово, Бад. Я очень рада это слышать.

– Скоро, Холли, скоро, я клянусь тебе.

Бад повесил трубку и встал. Прошелся по пустому дому, чувствуя, как при каждом шаге в теле отдается боль. Он выглянул в окно, посмотрел на машину БРШО с двумя антеннами и двумя увальнями внутри. Опять в его жизни не сходятся концы с концами, снова он слишком возбужден, чтобы спать, и слишком слаб, чтобы куда-то ехать и что-нибудь предпринимать. Он спустился вниз и включил телевизор. Передавали шестичасовые известия. Бад посмотрел, не покажут ли чего-нибудь новенького о Ламаре.

О Ламаре не показали ничего. Самой главной новостью сегодня стал культ Ламара. Опять испоганили стены школы.

Кто-то огромными буквами написал на белой кирпичной стене спортивного зала: «ОДЕЛЛ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ». Рядом с этой надписью была другая: «ЛАМАР ЕЩЕ ВЕРНЕТСЯ».

Глава 25

Ламар думал, что сможет превозмочь все. Рана на руке затянулась и покрылась корочкой. Инфекция его миновала. Рука только болела, болела дьявольски, но боль можно вытерпеть. Разочарование, которое Ламар испытывал, глядя на незаконченную татуировку у себя на груди, где были только намечены грубые и сырые контуры льва, конечно, весьма чувствительно, но как человек, большую часть своей жизни проведший в тюрьме, он привык терпеть и поэтому понимал, что разочарование со временем пройдет, как проходит на свете все.

С горем, которое он испытывал, было сложнее. За свои тридцать восемь лет привычный к насилию Ламар ни разу не испытывал настоящего горя. Его отца убили, когда до рождения Ламара оставалось еще четыре месяца, так что по этому поводу он не испытал горечи утраты. Имелась еще мать – блеклая и болезненная женщина, в которой не было ничего от самостоятельной личности. Она сдала маленького Ламара на руки теткам и двоюродным сестрам и не особенно о нем беспокоилась. Он пребывал в интернате, когда она умерла смертью пьяной забулдыги в какой-то канаве вместе с каким-то пьянчугой. Когда она умерла, он не почувствовал ничего, даже намека на одиночество. Во время смерти мамы Оделла Камиллы они с Оделлом отбывали восемнадцать месяцев за убийство со смягчающими вину обстоятельствами. Вот тогда он испытал боль. Она была самая лучшая женщина, какую он когда-либо знал, добрая и мягкая, она очень любила своего малышку Оделла, но не настолько сильно, чтобы остановить изверга мужа, который связывал Оделла цепью и бил его ремнем, на котором правят бритвы. Ламар разобрался с ним сам. Но та боль была как мимолетный холод, который обжег сердце изнутри и прошел. Боль пришла и ушла навсегда, не оставив после себя никакого следа.