Крутые белые парни

Бад неловко засунул свою большую руку с обручальным кольцом в задний карман брюк, некрасиво оттопырив при этом куртку. Он шел вслед за дамами, так как остаться на улице было бы странно и неприлично. Вот и пришлось ему столкнуться с этим. Это была та часть отношений, в которые он вовлек себя, влюбившись в Холли, которая не давала ему спокойно спать последние несколько недель. Это касалось «поисков жилья». Зачем он согласился на подобную глупость? Не иначе из тупости и лени. Для него это насилие над собственной личностью. Жить в этом доме, зная, что в нескольких километрах отсюда занимаются своими делами в другом доме его жена и сыновья, ни сном ни духом не ведающие о том предательстве, которое холодно готовит им человек, поклявшийся до конца своих дней защищать их?

Бад тряхнул головой. Он взошел на крыльцо, посмотрел на зияющий темнотой провал входа, куда уже прошли женщины, и, вздохнув, последовал за ними.

Он сразу понял, что здесь совсем недавно жила молодая семья. Квартира пахла маленькими детьми: мочой, остатками пищи, которую малыши размазывали по полу и по стенам. Казалось, в воздухе до сих пор стоит шум детской возни, плач и неповторимый запах маленького ребенка. Сейчас дом был пуст, но на дешевом ковре на полу остались следы детского питания, пролитого молока и упущенной мочи. На стене в некоторых местах видны были кусочки пудинга и засохшие дольки цветной капусты.

– Посмотрите, какая великолепная солнечная комната, – говорила между тем хозяйка. – Холлоуэи использовали ее как семейную.

Бад оглядел маленькую веранду, пропахшую плесенью. Да, света здесь было больше, чем в погребе.

– Кто жил здесь? – вдруг поинтересовался он.

– Сержант Холлоуэй с семьей. Его перевели в Германию, и Роуз с детишками поехали с ним, хотя я думаю, что он не очень был рад этому обстоятельству.

– Но это же хорошо, что дети побывают за границей, – проговорил Бад. – Мои вот ни разу не были.

А сам в это время думал: «Вот жилье еще одного сержанта. Служака, дубина стоеросовая, отдает всего себя армии, а живет так себе, не скажешь, что хорошо».

Он огляделся, пытаясь представить себе того, другого сержанта.

– Он, случайно, не артиллерист, мэм? – спросил он, пытаясь выяснить о сержанте мелкие подробности.

– Нет, он служил в военной полиции, хотя и в артиллерийском батальоне. Ну вот, а весь батальон взяли и отправили в Германию.

Бад кивнул, снова огляделся. Еще один коп!

Женщины поднялись на второй этаж. Пока они были там, Бад сунул свой нос на кухню. Маленькое помещение, стены оклеены желтыми в цветочек обоями. Вся обстановка казалась поцарапанной и грязновато-липкой. Линолеум вытерся, особенно в том месте, где стоял кухонный стол. На стене висела доска, буквально изрешеченная мелкими отверстиями. На эту доску, вероятно, вешали всякие важные для семьи бумажки. У него на кухне была точно такая же.

Он сидел на кухне, воображая себе крики детей, суетящуюся на кухне жену, которая из небогатого набора продуктов пытается соорудить что-нибудь более или менее приличное. Кстати, а где сейчас находится сам сержант? Ну, с ним все ясно, он лежит в гостиной и смотрит по телевизору футбол. Как часто эта драма разыгрывалась в его собственном доме. Джен то и дело выходила с кухни и кричала: «Мальчики, успокойтесь, папочка смотрит футбол!» или: «Ваш папа пытается уснуть!» Интересно, ненавидела ли она его за это? Чувствовала ли озлобление? Эти вещи случаются сплошь и рядом. Женщина наконец посылает все к черту и втыкает кухонный нож в грудь мужу или стреляет в него дуплетом крупной дробью. Или топит его в горячей ванне. Приходили ли когда-нибудь в голову Джен такие мысли?