Сцена была пуста. Девчата в зале галдели. Иногда среди них вспыхивала короткая перебранка или даже обмен тычками. Тогда ликвидировать безобразие бросалась дежурная жандармесса.
На сцену поднялась распорядительница и сказала:
– Девочки, напоминаю – после сеанса можно будет покормить нашу гостью. Можно кидать ей в аквариум донат-конфеты прямо из зала. Чтобы у вас в руках оказались вкусняшки, надо их предварительно купить через имплант. Если не запаслись, еще есть время…
Когда распорядительница спустилась в зал, тренькнул зуммер. Из-за кулис появились два ливрейных лакея, как это принято в институтах благородных девиц, претендующих на шик. Лакеи внесли на сцену ковчег – что-то вроде паланкина с ручками.
Поставив паланкин на пол, они раздвинули его в стороны и вверх, превратив в большую как киноэкран раму. Теперь из зала казалось, будто на сцене появился огромный аквариум (но сбоку было видно, что у него только два измерения). Фальшивый аквариум стал с журчанием наполняться такой же фальшивой водой.
Конечно, это была примитивнейшая проекция, но она производила впечатление именно своей древней простотой. На сцену словно внесли скрижаль Завета.
Девчата в зале даже притихли.
Когда аквариум наполнился до конца (несколько капель довольно убедительно выплеснулось на сцену), звон зуммера повторился. Погас свет, раздался щелчок, и воду в аквариуме озарили таинственные фиолетовые лучи.
– Ах-ах! – пронеслось над залом. В аквариуме плавала Рыба.
Размеры проекционной зоны были выбраны идеально: обрамлявшая рыбу рамка оказалась именно такого формата, чтобы обрезать и страшные длинные щупальца под юбчатыми колоколами, и растущее из спины длинное удилище (его частично скрывала голова). В таком формате Рыба походила не столько на глубоководную медузу, сколько на даму в бальном платье. Ее миловидное лицо уже не напоминало о японских ужасах.
Девчата захлопали в ладоши.
Рыба улыбнулась – и сделала очаровательный подводный книксен, полный неги и невесомости.
– Здравствуйте, дорогие слушательницы, – начала она. – Сегодня у нас будут чтения, в которых для меня очень много личного.
Когда Рыба говорила, ее рот двигался самым естественным образом, и вокруг него не возникало никаких пузырей. Голос у нее был мелодичный и глубокий. Он разлетался над залом без всякого бульканья.
– Поэтому заранее прошу извинить, если меня охватят сильные эмоции, и на моих глазах выступят слезы…
Интересно, подумал я, как она это сделает под водой? Может, слезы подкрасят? Но выйдет некрасиво. Наверно, фигура речи. Впрочем, решили же вопрос с голосом. Может, и тут что-то изобретут.
– Сегодня я отвечу на вопрос, заданный во время нашей последней встречи, – продолжала Рыба. – Почему мое литературное прозвище, заменившее мне настоящее имя – Рыба? Похвастаюсь перед вами. Это подарок хорошо известного вам Германа Азизовича ШарабанМухлюева, сделанный века назад. Он посвятил мне эссе под таким названием. Немного среди нас найдется подобных счастливчиков, верно?
Над залом пролетел одобрительный гул.
– Именно после публикации этого эссе меня начали называть Рыбой. И в конце концов я приняла это имя, подаренное классиком…
Шум в зале стал громче, и Рыба дождалась, пока он стихнет.
– Трудно поверить, но я лично общалась когда-то с двумя, как мне представляется, важнейшими столпами нашей национальной культуры – Германом Шарабан-Мухлюевым и Варварой Цугундер. Вот как долго я живу на свете. Но сказать про них что-то новое, яркое и отсутствующее в их официальных биографиях я не могу. Дело в том, что наши пути с Варварой разошлись раньше, чем она встала на путь революционного насилия. А потом я, как и многие баночные долгожители, сделала себе так называемую
Рыба смахнула подводную слезу, и я даже не успел удивиться тому, как элегантно и естественно это получилось.