Читаем Крушение надежд полностью

Очень долгим и сладким оказался поцелуй, и она уже сидела на его коленях, волосы щекотали его, он ощущал ее горячее тело через шелк платья.

— Саша, мы оба прошли через страшные испытания войны, мы уже не те, что были, но мы живы и еще полны желаний. — Она встала и повела его к постели. — Ты меня понимаешь?

Он ничего не смог сказать, только кивнул и прижал ее к себе.

— Расстегни мое платье…

Ядвига была нетерпеливо-страстной и шептала:

— Теперь ты познал польскую женщину. Говорила я тебе, что польки томные и нежные. Мы еще и очень горячие в любви. Ласкай меня, Саша, ласкай!..

— Да, ты очень нежная и горячая.

После долгих объятий, он положил ее голову себе на плечо, она шептала:

— Саша, неужели это ты?

— Ядвига, я тоже хочу спросить: неужели это ты? Боже мой, боже мой, какие же невероятные превращения случаются в жизни! Когда я увидел тебя впервые, ты показалась мне такой красивой и нарядной, таких женщин я никогда не встречал. Когда тебя увозили за ворота лагеря, мне показалось, что ты улыбнулась мне.

— Ты помнишь, да? Я скажу правду, тебе не показалось. Это верно, как ни горько мне было тогда, но тебе я улыбнулась.

— Значит, я не ошибся. Но если бы мне тогда сказали, что мы когда-нибудь станем близки с тобой, я ни за что бы не поверил этому.

— Я бы тоже не поверила. А чему ты улыбаешься?

— Мне понравилось, как ты красиво угостила меня за столом и изящно подвела к кровати.

— Да? Почти так же, как та Надя подвела тебя к стогу сена?

— Да, похоже.

— Похоже, потому что это любовь. И для любви неважно, стог сена или кровать.

Саша засмеялся. Она спросила:

— Чему ты смеешься?

— Я вспомнил стихи моего родственника Алеши Гинзбурга:

Сколько дружбу не ищи ты.Но как следует сближатьМогут только стол накрытыйИ раскрытая кровать.

— Что ж, очень точные определения… Знаешь, когда ты меня арестовывал…

— Ядвига, не надо…

— Нет, я хочу досказать. Я вспоминаю, что даже тогда, в тот тяжелый момент, ты мне понравился, я помню, как ты грустно шел за подводой, на которой нас везли. И я действительно улыбнулась тебе на прощание. И потом вспоминала тебя каждый раз, когда продавала веши, которые ты помог мне взять с собой в плен. Но ты мне еще больше понравился сейчас раз. Не потому что ты большой герой, а потому что ты такой удивительный. Когда я увидела, как ты заплакал вслед за Вилли Брандтом, я поняла, что я влюбилась в тебя. Видишь, я настоящая полька, я еще способна влюбляться. И там, у памятника замученным евреям, я решила, что сегодня ты должен быть мой.

— Как ты правильно решила… Иди ко мне, иди…

<p>93. Профессор Руперт Лузаник</p>

Рупик получал от Евсея Глинского письма и читал их с интересом и грустью: такой талантливый и образованный ученый, и вот вынужден покинуть свою страну и отправиться в неизвестное будущее в Америке. Пример друга пугал его, он думал о себе, что будет дальше с его научной карьерой? Он защитил докторскую диссертацию, его хвалили оппоненты и рецензенты, прочили ему большое будущее. Теперь ему полагалось продвинуться в служебном положении — как, где? Как раз оказалась свободной должность заведующего отделом в институте имени Склифосовского. Директором был его сокурсник Борис Комаров, выдвиженец по партийной линии. Рупик пришел к нему узнать, возьмет ли он его это место.

Директор спросил:

— Ты с какого года в партии?

— Я беспартийный.

— Что? Как же тебе дали защитить докторскую?

Рупик удивился вопросу, подумал: «Значит, беспартийным дорога в науку должна быть закрыта?»

Сказал:

— Дали и даже хвалили мою работу.

Комаров не обратил на его слова внимания:

— Если хочешь получить эту должность, срочно вступай в партию и принеси мне партийный билет. Тогда будем разговаривать.

Рупик ушел, не сказав ни слова. Он, конечно, знал, что многие вступают в партию ради карьеры, и евреи и русские, это было обычным явлением, но сам не собирался этого делать. Он помнил рассказ своего петрозаводского друга Ефима Лившица о том, как тот вступил в партию во время войны, только чтобы спастись от гибели, и помнил его совет не вступать в партию, пока не будет угрозы для жизни. Должность заведующего — это еще не вся жизнь.

Дома Рупик говорил маме и Соне:

— Ой-ой, чувствую, не найти мне, беспартийному еврею, хорошее место. Но все равно в их партию я вступлю, только если мне будет грозить расстрел.

Он потерял надежду и часто перечитывал письма Глинского из Америки, думая: «Может, и мне придется уехать?.. Что ж, еще один-два отказа, и я созрею для этого».

В это время открылась другая возможность — позиция заведующего новой кафедрой института при Басманной больнице № 6. Рупик колебался, подавать ли заявление, считал это безнадежным делом, обсуждал это с мамой и Соней:

— Не знаю, что делать. Упускать возможность жалко, а снова получать отказом по морде не хочется. Что мне делать?

Соня была уверена в его успехе, сказала, надув губки:

— Почему это они тебе откажут? Зря, что ли, ты столько лет ишачил над докторской диссертацией?

Мама сказала сочувственно и просто:

Перейти на страницу:

Все книги серии Еврейская сага

Чаша страдания
Чаша страдания

Семья Берг — единственные вымышленные персонажи романа. Всё остальное — и люди, и события — реально и отражает историческую правду первых двух десятилетий Советской России. Сюжетные линии пересекаются с историей Бергов, именно поэтому книгу можно назвать «романом-историей».В первой книге Павел Берг участвует в Гражданской войне, а затем поступает в Институт красной профессуры: за короткий срок юноша из бедной еврейской семьи становится профессором, специалистом по военной истории. Но благополучие семьи внезапно обрывается, наступают тяжелые времена.Семья Берг разделена: в стране царит разгул сталинских репрессий. В жизнь героев романа врывается война. Евреи проходят через непомерные страдания Холокоста. После победы в войне, вопреки ожиданиям, нарастает волна антисемитизма: Марии и Лиле Берг приходится испытывать все новые унижения. После смерти Сталина семья наконец воссоединяется, но, судя по всему, ненадолго.Об этом периоде рассказывает вторая книга — «Чаша страдания».

Владимир Юльевич Голяховский

Историческая проза
Это Америка
Это Америка

В четвертом, завершающем томе «Еврейской саги» рассказывается о том, как советские люди, прожившие всю жизнь за железным занавесом, впервые почувствовали на Западе дуновение не знакомого им ветра свободы. Но одно дело почувствовать этот ветер, другое оказаться внутри его потоков. Жизнь главных героев книги «Это Америка», Лили Берг и Алеши Гинзбурга, прошла в Нью-Йорке через много трудностей, процесс американизации оказался отчаянно тяжелым. Советские эмигранты разделились на тех, кто пустил корни в новой стране и кто переехал, но корни свои оставил в России. Их судьбы показаны на фоне событий 80–90–х годов, стремительного распада Советского Союза. Все описанные факты отражают хронику реальных событий, а сюжетные коллизии взяты из жизненных наблюдений.

Владимир Голяховский , Владимир Юльевич Голяховский

Биографии и Мемуары / Проза / Современная проза / Документальное

Похожие книги