Крушение богов

— Ну, ясно. Жену твою и ее приятеля. Нашего проповедника-красавца, Гиеракса, который половину язычниц города обратил в христианство. Столько же силой слова, сколько… и сиянием его глаз. Ловкий парень. Недаром любит его и сам владыка. Гляди, он и твою жену соблазнит… перейти в нашу веру. Ну, прости покуда. Моя жена меня давно поджидает. А вон, видишь, и твоя показалась. Бедняжка, устала… едва идет. Привет!

Не обращая внимания на Петра, Пэмантий бросился навстречу жене.

— Наконец-то. С тобою ничего не случилось? Ты так бледна. Ты с моря снова?

— Да, дорогой мой… Я устала. Войдем скорее к нам. Я устала!

Молча вошли оба в дом. Дети уже спали. Переодевшись в ночной хитон после обычного омовения, Гипатия протянулась на ложе, легла навзничь, подложив под голову обнаженные руки. Через раскрытую дверь в сад она глядела в небо, на звезды. Неясный образ, знакомый и милый, проступал, прояснялся в прозрачной полумгле. Вдруг прозвучал голос, тоже знакомый; но она вздрогнула от неожиданности.

Сидя в ногах жены, на ложе, еще совсем одетый, Пэмантий заговорил:

— Как твоя работа? Скоро конец?..

— Конец?.. Да, скоро, очень скоро.

— Ты все думаешь? Я не вижу, чтобы ты записывала то, что бродит в твоем уме. А скажи… там тебе не мешают люди? Рыбаки… или прохожие? Ты никого там не встречаешь?

— Я?.. Встречаю? Нет, почти никого. Не встречала!.. А что?..

— Нет… ничего! Я так спросил.

— Что с тобою, милый? Ты иынче опечален чем-то?.. Дети здоровы? Или — в делах у тебя неудача?..

— О нет! Пришел корабль с товарами, посланный сюда самою императрицею. Привез меха и мед. Я все скупил по выгодной цене. А после ей же, ее посланному — продал груз шелка и благовоний Аравии с немалою наживой. Причина печали у меня другая. Несчастье в городе, в семье одной. Ты их не знаешь.

— Что такое, скажи?..

— Есть купец богатый, из Сирии. Еще не старый. Недавно только он женился. Оба любили друг друга. Нынче он из склада попал домой гораздо раньше, чем всегда. Прошел на женскую половину, в опочивальню жены. Видит, она обнимает, целует юношу, одетого совсем не так, как следует быть одетым гостю. Обезумел сириец, кинулся, ножом ударил юношу. Жена хотела помешать, но не успела. Крикнула только: „Брат мой… брат!“ Как мертвая, упала тоже. Оказалось, брат много лет был в плену. Его похитили мальчиком. Он бежал… и вот погиб, едва добрался до родины. Горе теперь там в семье.

— Большое горе… я думаю!..

— Да, горе. А… скажи, Гипатия… у тебя нет сестер… или братьев? Здесь или в Элладе.

— Ты же знаешь, милый, я одна дочь у отца. Отчего это ты спрашиваешь?

— Знаю, знаю. Так, случайно спросил. Ты так бледна… так устала… Я бы хотел перелить в тебя мои силы… всю мою кровь… Милая…

Сразу, отбросив верхнюю столу, он обхватил ее грудь руками и жадно стал целовать.

— Нет… Нет… я не могу… оставь! Сейчас не надо, прошу тебя! — сильно отталкивая мужа, молила женщина.

Еще быстрее, чем припал, — оторвался он от жены, встал, долго, пытливо поглядел на нее и вышел молча.

В обширных внутренних дворах, даже в саду при жилище патриарха ютится не одна тысяча отшельников, аскетов, паломников, пришедших по обычаю справлять, в Александрии праздник пасхи. Целый лагерь раскинулся в течение нескольких дней. Людям дают здесь хлеб, порою — горсть оливок, полкружки пшена. А кому мало этого, те ходят по городу, питаясь подаянием.

Закончив утреннюю раздачу, Петр отослал прислужников, носильщиков с опустелыми корзинами и мешками, на открытой поляне собрал не одну сотню пришельцев, больше отшельников из Фиваиды, и беседует с ними.

— Да, последние времена настали. Четыре века прошло. Четыре коня пронеслися над миром. Конь белый… и черный… и огненный, и чалый. Теперь — грядет судия. Но раньше — антихриста будет царство и воля! Есть уже знаки. Явились предтечи врага Христова.

— Кто? Где? — тревожно летят вопросы одичалых, доверчивых пустынножителей.

— Здесь, в Александрии. Сами видите, разве так раньше принимал владыко гостей пасхальных? А ныне — скудость настала. Одолевают язычники и иудеи! Слабеет вера. Благочестия мало, и жертвы скудны. Восстала жена… как написано в Апокалипсисе. Прельщает она мир. Губит церковь Христову!

— Кто? Где она? Или Господь не поможет стереть главу змия?.. Кто смеет разрушать веру?..

— Есть тут такая. Гипатия, из школы языческой. Кого — красою, кого — умом прельщает. Гибель от нее душам христианским. Она и наместника Ореста зачаровала. Против церкви он идет. Вокруг нее язычники и иудеи сплотились, против Христа распятого!

— Убить такую… убить надо! — раздаются кругом голоса.

— Да… Если ее убрать, великая польза будет для церкви. Подумать надо, как? Защита у лукавой сильная… Да мы придумаем, — радостно уверяет Петр… — А то, даже церкви закрывать собирается, проклятая ехидна.

Гул злобы и ярости перекатывается над толпою. Люди готовы тут же кинуться, разорвать первого, на кого укажет лукавый подстрекатель. Но время еще не пришло. И Петр успокаивает свою человеческую свору.