Крушение богов

Выпустив Гипатию, отбросив толчком Гиеракса, Кирилл уже занес свой посох над головою монаха. Во тут вмешался Петр.

— Владыко, уйдем… Сюда спешат язычники!..

Пошатываясь от злобы, огляделся Кирилл. Орест, добежав до Гипатии, возмущенный, спросил:

— Скажи, он причинил тебе боль?.. Он оскорбил?.. Я…

— Он обидел тебя, Гипатия? — с другой стороны добивался ответа Пэмантий.

— Да нет же… ничего… Патриарх в знак мира и дружбы протянул мне руку… Больше ничего…

— Да… я ей… руку, больше ничего. Я понял все. Пусть будет мир… — сдерживая ярость, пробормотал Кирилл и быстро пошел к своим носилкам.

Петр поспешил за владыкою.

— Послушай… господин… Я хотела бы побеседовать… здесь хотя бы… с тобою… Не придешь ли? — удержав Гиеракса, глядя ему в глаза, проговорила Гипатия, пока Пэмантий провожал Ореста.

— Ты этого желаешь? Хорошо. Я приду!

Гиеракс ушел за патриархом.

Гипатия поспешила навстречу мужу, который проводил наместника и теперь вернулся за нею.

Глава 3 ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА (Март, 415 г.) Конец великого поста

День догорает. Гуще синева неба. Прохладой слегка потянуло от заливов и гаваней; оттуда, с востока, где вдали блещет гладь нильских вод.

В эту предвечернюю пору особенно, сильно закипает жизнь в Александрии. В гаванях, на Эмпорионе, на всех базарах и площадях людно и шумно. Но отголоски городской суеты не долетают в жилище Гипатии, окруженное небольшим, старым садом, который почти сливается с обширными садами и парками Академии.

Во внутреннем открытом дворике, полулежа на подушках мраморной скамьи, Гипатия беседует с Opeстом. Девочка лет девяти, Леэна, играет с пушистым котенком, сидя у ног матери. Диодор, двенадцатилетний красавец, очень похожий на мать, нагой, с одною повязкою на бедрах, весь испачканный в синеватой, вязкой глине, побледневший от внутреннего напряжения, лепит группу: мать и сестру. Фигуры небольшие, но схвачены верно. Мальчик проверяет себя перед каждым решительным ударом лопаточкой по влажной глине. И только вертлявая Леэна, не способная посидеть больше минуты спокойно, огорчает молодого ваятеля.

— Лэа… минутку. Я только лицо намечу! Слышишь? Посидишь — получишь лучшую пару из моих голубей. Ну! Немножко к маме повернись. Так… сиди!

И мальчик, хмуря брови, быстро принялся за работу.

Сидя в просторном кресле рядом с хозяйкой, Орест, молчавший в это время, заговорил медленно и печально, как очень усталый или ослабленный болезнью человек:

— Да, Гипатия! Я совершенно изнемогаю. Хотелось бы уйти… оставить далеко за собою этот город — котел, где кипят несогласия между людьми разной веры, разной крови; где сильные давят слабых, а слабые мстят огнем пожаров и ударами ножей. Совсем арена цирка, а не мирное сожительство миллиона разумных существ.

— Ну что же? Брось! Подай просьбу… Император отзовет тебя. А сюда пришлют продажного отступника, клиента из гинекея, второго Кирилла. И тогда еще тяжелее станет жить в Александрии… конечно, людям слабым, честным, а не подлым и злым.

— Гипатия, не надо! Зачем эта злая улыбка… эти жгучие слова? Ты ранишь друга, преданного тебе так сильно… когда он только высказал тебе свою боль! Нехорошо.

— Прости. Ты прав, Орест. Но я… мне и подумать тяжело, что ты можешь уйти… и те, кто особенно страдает, кто обижен без меры, потеряют последнего защитника. А нам, последним почитателям Олимпа, тогда совсем конец.

— Скажи, Гипатия, неужели ты еще веришь в богов твоего Олимпа? Ты, мудрая, знающая столько, сколько может вместить лучший человеческий разум. Ты знакома со всей наукою, со всеми знаниями, какие есть у людей. И ты веришь? Я знаю, даже твои собратья часто повторяют: «Пан — умер! Опустел Олимп!» А ты еще борешься…

— Ах, вот о чем ты говоришь, Орест?.. «Пан умер»! Я эту сказку знаю.

— Сказка, как все мифы вашей веры. Будто шел корабль… дошел до мыса Парамэза. Было это в полночь. Кормчий один не спал у руля. И услыхал он печальный призыв: «Эвплон! Эвплон! Эвплон!» Бедняга онемел сначала, пришел в себя, откликнулся. И тот же печальный, но мощный голос ему сказал: «Когда дойдешь до острова Пароса, там громко крикни три раза: „Пан умер! Опустел Олимп!“ Кормчий так и сделал. В ответ ему со всех сторон откликнулось проснувшееся эхо… и жалобно повторяло без конца: „Пан умер!“ Зарыдали горы. Стоны зазвучали в морской волне. Печально завыл ветер. Вопли скорбные наполнили небесный эфир. И все эти голоса слились в один погребальный напев, в одно надгробное стенание: „Пан умер! Умер Пан!“ А эхо повторяло эти клики.

— Оставь, Орест. Это — вымыслы отшельников-христиан, которые не умеют любить своего тела, гонят от себя радости жизни. Пан оживет! Вечная красота и сила кроется в природе земли, в природе человека. Новая религия давит эту красоту… глушит высокие мысли о счастье людей на земле. Но Пан воскреснет, верь, Орест… может быть, только в другом виде! Люди должны… и могут быть счастливы здесь, на земле!

— Ах, Гипатия, если бы все так ясно понимали, как ты понимаешь!..