Читаем Крушение богов полностью

— Вы?.. Да вас-то я и возьму всех под стражу. Гей, берите их! — приказал Кирилл своим спутникам.

Монахи и человек пятнадцать вооруженной прислуги патриарха нерешительно выдвинулись вперед и сейчас же застыли на местах, видя, как, по знаку турмарха, отряд легионеров протянулся ровной лентой на краю лужайки.

Быстро выдвинувшись из толпы монахов, окружающих Кирилла, Гиеракс с мольбою обратился к патриарху:

— Владыко… не доводи до пролития крови. Не надо!

Кирилл только молча оттолкнул монаха, как надоедливую муху. Но Гипатия, увидав Гиеракса, рванулась вперед и остановилась, шепча что-то беззвучно. Гиеракс давно уже вглядывался в красивую, зрелую женщину. И вдруг далекое воспоминание ярко сверкнуло в мозгу.

— Эта девушка… на галере… Она?!

Но не было времени предаваться воспоминаниям. Орест жестом приказал турмарху. Прозвучал рожок. Послышалась команда:

— Мечи наголо!

Как один, сверкнуло полсотни мечей, остриями пока к земле.

— А вы что же? У вас нет железа в руках? — закричал своим людям Кирилл. — Мечи наголо! А за нами — вон сколько народу… увидим, чья возьмет…

Стража патриарха тоже обнажила мечи. Монахи отхлынули далеко назад, все, кроме Гиеракса.

— Остановись, Орест почтенный! Стойте. Не надо проливать крови. Высокий господин, не позволишь ли мне побеседовать с тобою? — обратилась к Кириллу Гипатия. — Может быть, все станет ясно без ударов стали. Если мне не удастся убедить тебя в нашей правоте… обещаю, что мы с Пэмантием сами отдадим себя в твои руки. Суди нас, как хочешь!

— Что ж… Говори! Послушаю! — опускаясь на скамью, уронил ей патриарх.

По просьбе Гипатии Орест и спутники ее отошли к дальним скамьям и там расселись, беседуя. Свита патриарха тоже удалилась, кроме Петра и Гиеракса, которые стояли поодаль, чтобы не мешать владыке.

— Ну, теперь можешь говорить свободно все, что припасла. Я сам давно собирался потолковать с тобою, прекрасная грешница… языческая жрица. Говори!

— Я скажу все, что наболело за много лет у меня на душе. Только будь терпелив и слушай. Ты резок, строг. Но я чувствую, ты прям душою, хотя и не знаешь пощады, не знаешь милосердия. Твой ум — могуч и ясен… только он устремлен к одной единой цели. И я хочу обратиться к твоему разуму. Пусть он будет моим защитником, никто другой! Могу я?..

— Говори.

— Кто прав, кто виноват во взаимной вражде? Мы или вы? — это вопрос неразрешимый. Когда-нибудь и кто-нибудь его разрешит, не мы с тобою. Но… победа за вами. Все покоряется перед вашей властью. И я спрошу одно лишь: неужели сознание силы может порождать только несправедливость?

— Несправедливость?..

— Да. За что вы нас преследуете? Ваша совесть неужели вам ничего не говорит?.. Пускай вы правы со своей верой… А Сократ, Платон… Протагор и Демокрит… мудрецы Индии и Китая… пускай они все — только подголоски вашего великого бога, вашего Христа. Но нет ли ошибок у вас? Ваше святое, великое учение… не служит ли оно орудием злобы для дурных и порочных людей?.. Подумай, господин, и сам решай.

— В чем ты можешь упрекнуть служителей Христа?

— В чем?.. Оглянись, великий господин. Веками собранные богатства — они от нас отобраны, они в ваших руках. Мы не смеем и дома молиться старым нашим богам. Наша религия угасает. Так решила судьба. Оставьте же нас умирать без мучений! Не гоните нас мечами в ваш светлый рай. Можем ли мы легко забыть ряд столетий, покрытых блестящею славою? И эту славу нам даровали боги нашего Олимпа… не голгофский мученик на кресте. Мы так верим! Вы отняли у нас все. Оставьте же нам свободу думать, жить и умирать, как умирали наши прадеды… Как собираются умереть наши седые отцы!.. Не губите наши души.

— Спасти мы их хотим, прекрасная язычница! Ты лжешь на нас!

— Мы не просим спасать нас. Пощады просим. Не добивайте умирающих. Мы истекаем кровью. Дайте умереть спокойно.

— Мы вам перевяжем раны… дадим вам новую жизнь.

— Не надо. Одного мы просим: пощады. Не забывайте, ваша вера учит терпению, всепрощению и любви.

— Любви? Ты права, женщина! — невольно подымаясь с места, любуясь пылающим лицом Гипатии, быстро заговорил Кирилл. — Любовью можно добиться всего. Слушай. Я прощаю тебя… и Пэмантия… всех! Ты… ты поразила меня до глубины души. Огнем глаз… не силою слов твоих. Я хочу любить… и быть любимым… не этими куклами, раскрашенными, надушенными! Такою женщиной с сильным духом… вот как ты, Гипатия. За это — отдам всю мою власть, несметные сокровища мои. И всех прощу… И все прощаю… Слышишь? Гей, Гиеракс, Петр… сюда… А ты… ты приходи ко мне завтра… одна. И мы потолкуем. Поняла? Когда придешь?

— Прийти к тебе? Зачем? Если ты искренно желаешь примирения, я глубоко благодарна. А больше мне нечего тебе сказать. Я увижу на деле: прекратятся ли гонения или ты опять станешь делать свое злое дело?..

— Лукавая змея! Значит, ты только хитрила со мною, когда так ласково внушала мне о любви? Змея!

Вне себя Кирилл сжал руку женщине, как будто хотел бросить ее к своим ногам.

— Владыко… она слаба! — стараясь оторвать Гипатию от патриарха, шептал Гиеракс. — Оставь ее.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги