Крушение

На крупное штабное учение, объявленное как стратегическое, дающее понять характер будущей войны, собрались командующие всех военных округов, начальствующие лица Генерального штаба и Наркомата обороны Охотников играть на стороне красных было много, а вот кому поручить вести роль вероятного противника — затруднялись. Выбор пал на Жукова. Он тогда командовал Киевским особым военным округом, и его полководческий дар уже проявился на Халхин—Голе. «Как? Мне, советскому генералу?» — запротестовал было он, однако нарком настойчиво повторил. Коль было приказано, Жуков взялся исполнять эту роль горячо, напористо, вжившись в новое свое положение и… поколотил красных! Поколотил самым нещадным образом. А ведь на стороне красных, то есть своих, была масса войск. Западным направлением на учениях командовал генерал Павлов, за юго–западный подыгрывал Штерн. Они противопоставили своему противнику — дерзкому генералу Жукову — доктрину, выраженную в словах Сталина и не раз повторяемую Ворошиловым: чужой земли не хотим, но и своей земли ни пяди никому не отдадим… В свою очередь, Жуков, уподобясь роли командующего германскими войсками, как наиболее вероятного противника нанес три сокрушительных удара в направлении Бреста, Гродно и Львова…

Страшно неудобно было не только руководителям красных, но и самому наркому обороны… Ни в какие понятия штабных или войсковых учений не укладывалось, чтобы сторона красных, то есть свои войска, оказалась битой.

На разборе учений Сталин в сердцах назвал тогдашнего начальника генштаба Мерецкова стратегом, не способным глубоко мыслить… Потом было предложено высказаться участникам операций. Жуков хорошо помнил, о чем он тогда говорил: об ущербности нашей стратегии, которая не учитывает силу упреждающего удара, о невыгодности расположения укрепленных районов (новые слишком приближены к границе, а старые заброшены). Раскритиковав все это, Жуков сел и не успел успокоиться, как услышал клокочущий шепот обернувшегося к нему Тимошенко: «Ты большую глупость натворил». «Почему?» — удивился Георгий Константинович. «Это же по идее Сталина делается. Шапошников проводит, а он замнаркома по строительству укрепрайонов». Жуков сник, такая критика могла принести массу неприятностей…

В тот же день, вызвав к себе, Сталин сказал: «Вы правильно раскритиковали. Вот и назначим вас начальником генштаба». — «Провалю…» — сорвалось было у Жукова, но Сталин, не любивший возражений, сказал: «Ничего, поможем. Принимайте дела».

Кажется, Василевский тоже припоминал все детали тех командно–штабных учений, поэтому, прежде чем согласиться, спросил, насупив клочковатые брови:

— Как же так произошло… Красных на учениях расколотил, а когда сам стал начальником генштаба Красной Армии и… проморгал начало войны?

Жуков подошел к окну, видно было, как под гимнастеркой его подергиваются лопатки. И от окна, не оборачиваясь, заговорил голосом, в котором трудно было понять чего больше — боли или не прощенной самому себе обиды:

— А вы бы дали распоряжение, как начальник генштаба, как нарком, коль Сталин упорно настаивает: ни одного солдата не передвигать. Не провоцировать. Кто бы мог дать распоряжение? Никто. Иначе бы… — он не договорил.

— Ладно, успокойся, Георгий Константинович.

Но успокоение пришло не сразу.

— Трагедия видна, когда все ушло в прошлое, заговорил опять Василевский. — История скажет правду… Давай лучше сейчас схлестнемся! Ты, значит, на стороне красных, а я уж так и быть — синих.

И они схлестнулись. Поначалу, когда в умах решающая битва еще не разыгралась, оба говорили степенно, даже миролюбиво, будто и вовсе не были противниками, а немного погодя Василевский сгоряча схватил переносную электрическую лампочку со шнуром, потянул за собой на пол, на холст карты.

— Да, да… Вот так… Тяжело мне сейчас,.. — хрипел его голос снизу. — Главная ударная группировка застряла, не взяв Сталинграда. Застряла… Лучшие силы перебиты, остальные скованы… Да, да, тяжело…

Нависая над ним всем своим дюжим телом, Жуков стоял, упершись в колени широченными ладонями, и подзуживал:

— Бери же Сталинград, он тебе мерещился сдобным пирогом. Бери, пока не поздно!

Василевский тыкал по карте пальцем, словно ища лазейку для рывка. А над его головой чужой голос подхлестывал:

— Во–во, туда, туда забирай, севернее по Волге.

— Погоди, ты же все–таки русский. А они не подхлестывали немецкое командование. Небось не враги себе.

— Ясно, не враги. Могильщики твоих войск!

Василевский, озлясь, перебирал в уме разные варианты, взвешивал все «за» и «против». Разве пренебречь Сталинградом и повернуть на север, вдоль Волги? Нет, не могло пойти на это немецкое командование. Во–первых, оно уже не располагало для этого необходимыми силами, во–вторых, оно понимало огромный риск такого маневра, в-третьих…