Крушение

— Что говорил пленный? — потребовал Паулюс.

Переводчик передал в более сдержанном тоне то, что сказал пленный. В свою очередь, русскому предостерегающе заметил:

— Вы думайте, что говорите, если хотите выжить.

— Русские люди привыкли жить. Это ты, продажная морда, думаешь, как выжить, — Последнее слово пленный произнес с такой ненавистью, что переводчик поежился.

Крамер скосил глаза на переводчика, потом поглядел на Паулюса и отвел глаза со скрытой усмешкой.

— Долго ли намерены русские держаться в Сталинграде? — обратился Крамер к пленному.

— Господин полковник требует… — повторил вопрос переводчик.

Пленный шумно посопел, будто принюхиваясь и чувствуя что не тем запахом повеяло и от блиндажа, и от самого Крамера, на которого поглядел с откровенным удивлением и неприязнью.

— Я при господах не жил и, извиняюсь, не хочу даже в одном блиндаже сидеть с ними.

— Почему? — удивился переводчик.

— Потому, что от господ избавились еще наши отцы. Хватит, посидели на нашей шее, попили крови… Такие же, как и вы, гады.

Переводчик перебил:

— Еще раз советую — будьте корректнее… У вас и так синяки вон… Неужели вам жизнь не дорога?

Гимнастерка на пленном была порвана, на теле виднелись рубцы побоев, но русский приподнял правое вспухшее плечо — будто напоказ.

— Представитель генштаба с вами говорит, — вынужден был подчеркнуть переводчик, боясь, что нить допроса может оборваться.

— Вон какая птица, — усмехнулся пленный, уставясь немигающими глазами на Крамера. — Уж не самим ли фюрером прислан? В таком разе передайте ему, что русские будут находиться в Сталинграде до тех пор, пока хоть один немецкий солдат будет в живых и не сложит голову.

Крамер порывался напрямую вступить в разговор с пленным, но, услыхав дерзкий его ответ, решил не выказывать свое знание русского языка, кое–как освоенного еще до войны.

— Узнайте у пленного, сколько русских солдат воюет против нас в Сталинграде. Пообещайте: скажет истину, даруем ему жизнь. Надеюсь, вы согласны, господин генерал? — обратился Крамер к Паулюсу.

Командующий кивнул, поводя плотно сжатыми губами.

Когда пленному перевели вопрос и вдобавок твердо пообещали даровать жизнь, он оживился.

— Ане врете? Ведь вам веры — ни на грош. Еще перед войной нас обманули…

— Немцы пунктуальны. Пойми это, голова садовая! — внушительно заметил переводчик.

— Тогда пусть дадут подписку.

— Какую еще подписку?

— Не–ет, и не упрашивайте, и не кричите. Без подписки не скажу… Ишь, задарма решили принудить, — В словах пленного звучала откровенная мужицкая издевка.

«Все они, русские, на одну колодку. Пока не потрогает своими руками, не убедится — не сдвинется», — подумал переводчик и передал просьбу пленного.

Ни Паулюс, ни Крамер при этих словах не вспылили. Наоборот, просьба пленного вызвала на их лицах одобрительную усмешку. Полковник Крамер тут же вынул из портфеля блокнот в обложке из ребристой искусственной кожи: Спросил фамилию пленного, приготовился дать заверение.

— Пишите… — кивнул на бумагу пленный. — Мне, красноармейцу Бусыгйну Степану Аникандровичу… Не попутайте отчество — Аникандровичу… Немцы даруют… Одним словом, пусть сами кумекают… Я за них думать не собираюсь.

Когда заверение было написано, пленный велел переводчику сложить листок вчетверо и засунуть ему в нагрудный карман.

— Верить, извиняюсь, справке можно? — переспросил он.

— Да что ты, парень! — воскликнул, предчувствуя важные показания, переводчик. — Немцы — весьма точные и пунктуальные люди!..

— Знаем, — буркнул Бусыгин. — До войны пшеницей нашей питались, уголь и разные руды вымогали… Ихний фюрер перед Молотовым лисой прикидывался, глазки ему строил, а втихую нож в спину готовил…

— Кто старое вспомянет, тому и глаз вон. Не нашего ума дело, большая политика, — пытался утихомирить его переводчик, но полковник Крамер не выдержал и, к удивлению всех, заговорил, комкая русские слова:

— Гитлер желайт… упредить нападение большевиков… почему и дал войну…

Бусыгин внимательно выслушал и спросил:

— Значит, вы за собой вины не чуете? Вроде помыли руки?..

— Да–да, — закивал, не поняв, Крамер.

— Так вот, передайте своему фюреру, и пусть зарубит себе на носу: гуска тонка у него, чтоб русских сломить. Не понимаешь, что такое гуска? А вот пусть этот ирод… — покосился Бусыгин на примолкшего переводчика, — растолкует вам да и языком полижет эту гуску. Его — это самая подходящая должность.

Переводчик заморгал чаще обычного.

— А касаемо численности советских войск, то скажу не кривя душой, — продолжал Бусыгин. — Двести миллионов нас. И все воюем в Сталинграде.

Крамер изумленно приподнял брови. Переводчик поспешно вставил:

— Это все население страны.

— Понимайт, — кивнул Крамер. — Но сколько имеется солдат в городе? Пусть докладайт… Иначе давай назад расписку и — пук–пук! — Крамер потрогал на животе кобуру пистолета.

— Что вам надо от меня? Я правду сказал. Двести миллионов. Понимаете — двести, и все воюют ради того, чтобы вышвырнуть немецкую нечисть с нашей земли.

Переводчик в страхе повторил.

— Убрать! — крикнул Паулюс, и конвоир–автоматчик шагнул от двери к пленному.