У входа в ЦДЛ встретился с дочкой. Разделись, вошли в Большой зал, где уже полно кавказских людей. У нас места в первом ряду. Здесь же Тофик Меликов, он сказал, что из-за болезни не смог приехать Мансур Векилов. И напомнил мне, что моё место в президиуме. Познакомил меня с Анаром — коренастым человеком с большой головой, большим лицом и несколько замедленным взглядом. Я сказал ему о предложении Кузнецова встретиться для разговора. Анар не спросил, где и когда, а стал объяснять, что остановился он в представительстве Азербайджана в Москве, в гостевом доме, но, к сожалению, не знает, какой там номер телефона. И времени у него мало, как у всякого гостя Москвы. Так что лучше всего договариваться с Тофиком, он поможет нам связаться.
Открыл вечер Тофик Меликов. Он стал говорить о жизни и творчестве Самеда Вургуна. При этом не удержался от банальностей: и трудно жил Самед в тоталитарном государстве, и под давлением властей, а часто из страха репрессий, писал о вождях — о Ленине, о Сталине; воспевал и восхвалял революцию, социализм и светлое будущее — коммунизм. Не преминул также сказать о выдающемся таланте поэта, его широчайшем творческом диапазоне, правда, в рамках соцреализма. И предоставил слово мне.
Я прочитал обращение Михалкова и решил дополнить его:
— Наше круто изменившееся время, — сказал я, — подвергло ревизии многое из того, что ещё недавно было дорого нам и составляло смысл нашей жизни. Не обошлось без перегибов. Многих хороших писателей, деятелей искусства стали обвинять в приверженности соцреализму. Обязательно утверждается, что всех поголовно писателей держали в узде, что писатели боялись пойти «не в ногу» и, дескать, поэтому писали о вождях, о революции и прочий вздор. При этом забывается, а часто лицемерно отбрасывается тот факт, что наша страна в двадцатые- пятидесятые годы, по выражению Томаса Манна, находилась на революционном подъёме. Писатели, как и подавляющее большинство граждан Советского Союза, строили новое общество, крепя мощь Державы. «Писали из страха?» Кто писал из страха? Маяковский писал о Ленине, о социализме «из страха?» Или Есенин? Или Пастернак и Мандельштам? А какой, скажите, страх владел Самедом Вургуном? Бросают в него камни как в представителя соцреализма, но я сейчас вам прочитаю строки, которыми он завершает своё стихотворение «Рейхстаг» в переводе Павла Антокольского:
Здесь вписаны и ваши имена,
Сыны Баку, сыны родного края.
Пускай придут иные времена,
Ваш подвиг будет жить не умирая.
Вот он стоит, поверженный рейхстаг,
Проломы, бреши, битый камень, щебень,
Куски колонн, провалы, в ста местах
И купола раздавленного гребень…
И падают снежинки на рейхстаг,
Ткут саван для железного скелета,
И внятно говорит картина эта:
Любой завоеватель кончит так!
Каким вождём или каким «режимом» подсказаны эти слова? Из какого «страха» они написаны? И если такие стихи — соцреализм, то я за соцреализм! — так завершил я своё выступление.
23 октября. Завтра день рождения Саши, а подарка у меня ещё нет.
Утром встретился с Кузнецовым. Пришли к нему в кабинет. Он попросил меня побывать на вечере «15 лет независимости», который проводит посольство Казахстана, и, в случае необходимости, выступить от МСПС. Задумался и заговорил совсем о другом:
— Я хочу, чтобы то, что сейчас я вам скажу, осталось между нами. Мне кажется, необходимо от Бояринова передать вам решение всех оргвопросов. Чтобы вы отвечали за оргработу, а ему оставить только экономику. Чтобы вы были здесь, как когда-то Верченко в Союзе писателей СССР. Вы и так этим успешно занимаетесь, но я хочу, чтобы это было официально закреплено за вами. Мы все ждём окончательного решения суда по нашей недвижимости, и тогда мы сможем многое поправить в наших издательских делах, в осуществлении премии для переводчиков. А возможно, и в зарплатах для сотрудников. Как ваше мнение?
Я не мог согласиться с его предложением. Во-первых, большей власти, чем у меня есть, мне не нужно. Мне вообще власть над писателями не нужна, над писателями властен только Бог. Во-вторых, это обязательно приведёт к столкновению между мной и Бояриновым. А подобных отношений нам только и не хватало. В-третьих, как же Кузнецов, такой опытный руководитель, не понимает, что он делает? Если для него это попытка ещё больше приблизить меня к себе, то весьма неуклюжая. И ещё более неуклюжая, если он таким образом хочет укрепить меня.
— Феликс Феодосьевич, я думаю, делать этого не нужно. Мы с вами уже работаем, у нас неплохо получается, и будем работать дальше. Пускай всё остаётся как есть. У нас в коллективе сейчас неплохая обстановка. Всё идёт, как задумано, как определено нашими планами.
— Ну хорошо, — согласился он. — Так и будем действовать.
Кажется, в этом объединяющем обоих «так и будем» есть понимание того, что он видит мою правоту и согласен со мной.
24 октября. Вечером всей семьёй отмечали Сашино тридцатилетие. Подарили ему две рубахи и галстук. У папы юбилей, а все разговоры о дочке. Она в это время спала в своей кроватке.