Крупным планом

Разобрались и в том, где будем ночевать. Мы с Галиной здесь, а молодые поедут к Ольгиной тетке Алле.

После завтрака решили продолжить знакомство с городом, но уже пешком. Перед выходом из дома я усадил маму на диван, взял её руку и стал слушать пульс.

— Разве ты врач? — спросила она.

Я вспомнил, что мама в моём детстве нацеливала меня стать врачом, а папа — авиаконструктором.

— Нет, мама, я спортивный педагог. Мне работа сердца известна почти как врачу. Поздравляю тебя! Твой пульс — шестьдесят шесть ударов в минуту. Ясный, наполненный, ритмичный. Твой жизненный ресурс вполне надёжен, так что живи и радуйся.

— Ай, сынок, чему тут радоваться? — подняла она глаза. — Для меня радость не мой ресурс, а то, что дети мои здоровые.

— Для детей и живи. Интересно же — видеть, как на твоих глазах вырастают они, потом внуки, за ними правнуки. Я, твой самый старший, поздно внучкой тебя одарил. А так и праправнуки уже скакали бы вокруг…

Город молодым понравился. Несмотря на дождь, долго гуляли по центру. Побывали в Троицком предместье — восстановленной части старого Минска. Посетили «Остров слёз» — памятник белорусским парням, отдавшим свою жизнь на афганской войне. Зашли в два кафе — чисто, уютно, без лишней суеты и, что самое привлекательное, недорого. Так что Саша и Оля даже задали вопрос: «А не открыть ли нам в Минске небольшое кафе?»

— Хорошо бы, — сказал я, понимая, что этого никогда не случится.

8 мая. Дома у нас — мамин юбилей. Прекрасно накрытый стол. За ним — просто одетая и отказавшаяся от косметических ухищрений мама, ей сегодня исполнилось девяносто лет. И мы, её дети, внуки, правнуки, племянники — всего двадцать человек. В том числе мамина двоюродная сестра Оля с мужем. Ей, как самой старшей после мамы, первое слово.

Она подняла бокал и тихим, чуточку надтреснутым голосом сказала:

— Вот смотрю я на тебя, Клавочка, и думаю: сегодня за этим столом собрались твои дети, внуки и даже правнуки. А мне представляется, что человеку, который дожил до правнуков, Господь прощает все грехи. За твоё здоровье, сестрица!

Её слова и были первой здравицей в честь нашей мамы.

13 мая. Петербург. Руководителем Санкт-Петербургской писательской организации Союза писателей России меня избрали ровно одиннадцать лет назад,

13 мая 1993 года. Всего полгода после этого будет жить напряженной творческой жизнью Дом писателя — памятник архитектуры и культуры XVIII века, бывший особняк графа Шереметева. В ноябре, после двух пожаров кряду, он превратится в жалкий остов с провалившейся и сгоревшей крышей Белого зала, черными дырами окон и выгоревшими гостиными и коридорами. Гореть он будет еще трижды, и не только Дом, но и его шестиэтажный флигель во дворе. Влажный невский ветер станет вольно гулять по сгоревшим этажам и листать страницы уцелевших во время пожаров дешевых книжек. Их выпустило поселившееся здесь незадолго до беды издательство «Северо-Запад».

Слава богу, языки двух первых пожаров не дотянулись до уникальной библиотеки, в которой к тому времени насчитывалось более трехсот тысяч томов. Большинство из них — дарственные, с автографами знаменитых писателей: Алексея Толстого, Ольги Форш, Юрия Германа, Ольги Берггольц, Юрия Тынянова, Корнея Чуковского, Самуила Маршака, Александра Прокофьева, Веры Пановой, Федора Абрамова, Даниила Гранина, Вадима Шефнера, Михаила Дудина, Виталия Бианки, Александра Кушнера, Глеба Горбовского, Радия Погодина, Евгения Шварца… И полдюжины моих книг, которые я преподносил всякий раз после их выхода из печати. Огонь библиотеку пощадил, но часть книг оказалась поврежденной водой, когда его гасили в других помещениях. Их нужно срочно спасать, а значит, сушить. Я вместе со студентами, присланными ректором Института культуры Павлом Алексеевичем Подболотовым, носил мокрые тома в Дом детской книги, что разместился в соседнем здании, на набережной Кутузова. Сухие книги мы временно оставили на месте, но уже некоторое время спустя грузовой машиной перевезли их в НИИ авиации, на Фонтанку. Со временем все наши книги окажутся в библиотеке Василеостровского района, на Морской набережной, что на берегу Финского залива. И доступ писателей к ней практически закроется из-за большой отдаленности от центра.

Но всё это потом. А пока что я впрягся в общественную работу, равной которой по напряженности и сложности у меня ещё не было.

Поначалу запаниковал — опять ярмо. Стремился к спокойствию духа, к самосовершенствованию, а мне снова навязывали шум и суету. Но я понимал: можно ничего не хотеть, не желать, ни к чему не стремиться и ни за что не отвечать. А можно заставить себя: «Я буду делать, чего бы мне это ни стоило! Там посмотрим».