Крупным планом

3 февраля. После завтрака снова взялся за «Варваров». Название рассказа придётся поменять, м.б., назову его «Цена». И содержание так себе (один мой знакомый, прочитав его, сказал, что чеховский «Вишнёвый сад» лучше). Но пишу. Знаю по опыту, что почти всё, пока пишется, выглядит неважно. Не зря девиз всех портных: «Неготовую вещь дураку и клиенту не показывай!».

До завтрака сбегал на разминку. Мороз — 24 градуса. Дышать невозможно, дышал только носом и в шерстяную варежку.

На той стороне шоссе, где раньше летом росла кукуруза в полтора человеческих роста, возникла металлическая ограда, вырыт глубокий котлован. Наверное, возведут что-то многоэтажное. Жаль. С этих мест открывается широкое поле, кусты, мелкая речка Сетунь. А за речкой опять поле. А справа, на взгорке — резиденция Патриарха Русской православной церкви Алексия Второго — Храм Спаса Преображения. С Алексием Вторым у меня однажды состоялся короткий разговор, но о нём как-нибудь потом.

4 февраля. В № 12 «Нашего современника» прочитал письмо Татьяны Глушковой к Станиславу Куняеву. И отчего-то расстроился. Я с ней знаком, как-то рядом жили здесь, в Переделкине. Измученная тяжёлой болезнью, она уже не была столь привлекательна, как прежде. В своём номере на втором этаже Нового корпуса она часто курила, кашляла, расспрашивала меня о Петербурге. В газете «День литературы» прочитала статью Владимира Бондаренко о творчестве писателей Москвы и Ленинграда-Петербурга. В том числе обо мне, точнее, о моей книге «Приговор» и одном из её героев — Сергее Довлатове. Бондаренко назвал его прозу «плебейской».

Глушкова спросила, есть ли у меня с собой эта книга, и попросила почитать. Я подарил ей «Приговор». Через несколько дней она предложила зайти к ней и сказала, что всю книгу она ещё не прочитала, а прочитала только мемуарную повесть про Довлатова.

— Знаете, Ваня, — сказала она, — я думала, он хуже. А, если судить по вашим воспоминаниям, он не так плох. По крайней мере, я почувствовала в нём живое, но как будто давно устоявшееся. Только сейчас подумала, что плохо знаю ленинградских писателей. Хотя одного, кажется, знаю — Виктора Максимова. Да, я прочитала его книгу стихов «Тавро». Нет, знаю двух ваших поэтов — Г орбовского и Максимова.

— Мои друзья! — не скрывая радости, кивнул я.

Теперь, читая письма Глушковой, я был поражён, сколь несвободна она в выборе знакомых и друзей. Я не мог думать, что письма написаны ради писем, — слишком угадывался якорь, который держал её в темноте, не давая сдвинуться в сторону света.

Куняев напечатал в этой же книжке журнала два своих письма к Татьяне. Но было в них некое отличие от письма Глушковой, нечто такое, что при чтении царапало.

5 февраля. Из «ЛГ» узнал, что в Литературном институте новым ректором избран «писатель и учёный Борис Тарасов». Вместо Сергея Есина, которого я знал с тех давних пор, когда прочитал его роман «Имитатор». Лет шесть-семь назад он вместе с председателем Международного союза книголюбов Сергеем Шуваловым приезжал в Петербург, где вручил Николаю Скатову, Глебу Горбовскому и мне дипломы и удостоверения Действительных членов Академии Российской словесности. Здесь же назначили меня руководителем Питерского отделения этой Академии.

Вечером в мой номер постучали. Открылась дверь — на пороге всё моё семейство, включая Марию. Приехали забрать меня.

Когда вернулись домой, позвонил Борис Орлов. Попросил, чтобы я приехал в Петербург, нужно завершить передачу дел (нотариус, договоры, личные дела писателей и проч.).

Звонила Галя Чернышёва. Она в Петербурге, у тяжелобольной двоюродной сестры.

9 февраля. Петербург. Мы с Борисом Орловым наконец выполнили все формальности по передаче дел. Никогда раньше я не общался с ним столь длительное время. И только сейчас увидел, сколь болезненно воспринимает он каждое твоё слово, в особенности слово критики.

Встретился с Г алей Чернышёвой, многое вспомнили: 39-ю среднюю школу, которой уже нет — при строительстве путепровода над Товарной станцией её снесли; директора Марию Адольфовну Войцеховскую, которой сейчас 83 года, но держится она молодцом. Наших одноклассников — Ларису Кривову, Раису Железную, Светлану Пушкину, Толика Ладутько. Г алочка Чернышёва — моя первая любовь, если наши тогдашние отношения можно назвать любовью, — была идейной комсомолкой и активисткой. Отличницей. Пианисткой. Из тех, кто души не чает в школе и учителях. Явная противоположность бездельнику и безобразнику Сабило, который интересовался только теми предметами, которые ему нравились. И как такое могло случиться, что мы с нею стали друзьями?! Вместе ходили во Дворец пионеров. Она — в геологический кружок, я — в хореографический. Однажды она позвала меня в геологический. Руководитель кружка дал задание написать возможно большее число городов на букву «к». Я — благодаря тому, что постоянно играл в «города» (ты называешь город, а твой соперник должен назвать другой, начинающийся на последнюю букву названного тобой города), — назвал больше всех. Руководитель меня похвалил и пригласил в свой кружок.